Александр Покровский - В море, на суше и выше...

Сорвавшись с места, он ринулся по бесконечным лестницам в дежурку.

Вахтенный офицер тем временем тоже понял, что происходящее не совсем вяжется с Уставом.

Почти не касаясь ступенек, он чайкой морской слетел вниз и ворвался к мичману с Витьком, которые вскочили и непонимающе уставились на начальство. Тот кулаком вырубил трансляцию и крикнул:

— Ах вы [флотская дрань]!!! После вахты я с вами, [флотская дрань], разберусь, [флотская дрань]!!!

И помчался обратно, поскольку не имел права покидать рубку без уважительной причины. Мичман с морячком Витей, в состоянии полного ступора, остались стоять посреди дежурки.

В это время послышался приближающийся грохот, и в дежурку ввалился запыхавшийся от дальней дороги старпом. Ударив по тумблеру, и тем самым опять включив трансляцию, старпом со звериным оскалом заорал все еще ничего не понимающим дежурным:

— Долбоебы ебанные, клифт мороженый вам всем в задницу!!! У нас, мать, полное судно этих ебанутых и театральных пидарасов, мать, а вы не можете трансляцию на хуй вырубить!!! Я вам, мать, яйца сначала вкрутую сварю, а потом ногой в шпигаты вместо чопов забью!!! Суки!!!

От души наругавшись, старпом с чувством выполненного долга пошел назад и совершенно остолбенел, увидев обращенные к нему мрачные лица «ебанутых и театральных пидарасов». И его прошиб холодный пот до дрожи в коленках, когда он увидел, как Капитан, играя желваками на скулах и не сводя со старпома пылающего взора, медленно завязывает нож морским узлом...

Я в Северодвинске тополя увидел. Не то, чтобы я их никогда не видел раньше, просто север и вдруг тополя. Я привык, что на севере береза не выше колена.

Пришли мы на захоронение летом, и сразу солнце, деревья высокие — есть от чего обалдеть. Я минут пять стоял рядом со светофором, смотрел, как он работает, и улыбался. А люди шли на автобус и тоже улыбались. Наверное, у меня был глупый вид.

Все это происходило в 1985 году. Мы тогда из последней автономки прибыли и сразу закрутилось — в Северодвинск, лодку пилим на иголки.

Вот пришли и сразу отпустило, будто никаких автономок никогда и не было.

У меня их двенадцать. В те времена — обычное число. Я видел тех, кто за тоже время отходил двадцать пять, — совершенно ненормальные люди. Помню одного боцмана. Во-первых, он в тридцать восемь лет был похож на дедушку, во-вторых, при разговоре моргал и плечами дергал, в-третьих, говорил, чтоб я не обращал на это внимания.

Здорово мы тогда ходили. В году по две автономки — это сто восемьдесят суток, потом — два контрольных выхода — еще двадцать, и так, по мелочи, раза три по десять. Итого — двести тридцать ходовых. А некоторые успевали сделать три автономки за год — это за триста.

И так — почти десять лет.

Полный мрак.

А на коротких выходах режимы рваные — вверх, вниз — без сна. А если сразу после автономки в море выгонят, то народ, как глотнет свежего воздуха, так и вырубился. Рваные режимы самые тяжелые.

Хуже всего центральному посту, штурману — тот вообще на одних нервах, да на молодости — суток пять может не спать. Просто некогда спать.

Но чуть зазевался, и сон тебя поймал — тогда спишь где угодно.

И, главное, никак не проснуться. Голова мотается, ты знаешь, что надо открыть глаза, говоришь себе: «Сейчас же открыть глаза!» — и ни в какую. Устал бороться — опять выключился.

Однажды на таком выходе я вхожу в центральный, а они все спят: спит старпом в командирском кресле, спит боцман на рулях, механик — на «каштане», спит оператор БИП — боевого информационного поста, и все вахтенные.

В автономке ты привык к одному воздуху, а здесь — другой. Свежий. И кислороду больше. У нас в походе редко выше девятнадцати процентов, а на воздухе — двадцать один. Укладывает в момент.

Сходил после автономки пару раз в поселок чапающей походкой, поваландался на пирсе парочку дней, вышел опять в море — готово. Мертвый. Не разбудить.

А если вы интересуетесь, почему у нас после похода такая походка, так мы вам расскажем, что это от ослабления связок. Связки голени, голеностопа, слабеют, потому что в походе, как не ходи, все равно в сутки проходишь только восемьсот метров.

Хорошо, если на берегу нога в ботинке не подвернется. А если подвернется, то распухнет — ботинок будешь резать.

А еще болят кости ног. Отвыкли ходить.

В Северодвинске я сразу пошел в библиотеку, в читальный зал. Я там читал сказки Андерсена. На меня смотрели, как на дурака.