Ласло Немет - Милосердие

Если бы еще Агнеш сама была убеждена в том, что — не подчиняясь никакому предчувствию, просто стремясь напугать их — пророчила только что с такой решительностью! Увы, это даже ей не представлялось таким уж несомненным или хотя бы вероятным. Последняя весточка от отца пришла к ним откуда-то из Центральной Сибири, из самого пекла, где бушевал сыпной тиф, где красные части дрались с Колчаком, с чешскими легионерами, где косили людей пулеметы. Лучшие годы проходят, а мужа, носимого где-то неизвестно какими ветрами, все нет и нет. Она же упрямо пытается оберегать его место, обвиняет мать, отравляет горечью свое сердце. Им она не может запретить то, к чему они пристрастились, — и запрещает себе. Чтобы не стать их соучастницей, она свою молодость превращает в выжженную пустыню. Мать предложила ей долю в облегчении их бытия. Когда продавали дом, аргументом была и она, Агнеш: девушке в ее возрасте надо хорошо одеваться, веселиться, блистать; как большинство матерей ее сословия, госпожа Кертес, пожалуй, искренне полагала, что будущее дочери зависит от того, сколько денег в него будет вложено. Сначала на именины, чаепития, вечеринки молодых людей — в том числе Лацковича — приглашали еще для нее, Агнеш, и для жившей у них родственницы, тюкрёшской Бёжике. И пока в душе ее не зародилось зловещее подозрение, она и сама склонна была думать, что все так и должно быть. Мать хотела даже Ветеши к ним пригласить, восторгалась, какой орел парень (они столкнулись однажды на улице, вечером; Агнеш и Ветеши шли ближе друг к другу, чем полагается); пожалуй, она и в заговор бы вступила с ним, приняла бы его теорию о биологическом долге двадцатилетних девиц — только бы не остаться одной во грехе. Агнеш, однако, упрямо отказывалась его приглашать, терпеливо выслушивая материно ворчание, что так она «прокиснет», останется на бобах, и даже ее насмешки, в которых слышала нотки высокомерного торжества поздно узнанного наслаждения: у тебя, видно, рыбья кровь, выйдет в конце концов из тебя очкастая старая дева, чудаковатая докторша. Бывало, она и сама удивлялась своей непонятной воздержанности. Однако свое возмущение матерью и все, что из этого вытекало, она ни дома, ни вне его не могла, да и не хотела, наверное, забывать. «Ничего, скоро придет конец этому, — думала она, как на врага, глядя на изображение пораженной циррозом печени. — Все встанет на свои места». Или отец вернется — и тогда все сразу придет в порядок (то, что Лацкович и при отце, может быть, сохранит свою власть над матерью, ей и в голову не приходило), или придет весть о его смерти, и, удостоверившись в ней, она уйдет из этого дома, попросит у своей бывшей классной руководительницы найти ей частных учеников, будет подрабатывать, ассистируя в анатомичке, — лишь бы не видеть всего этого.

Измученная, она встала из-за стола; с учебой сегодня, видно, ничего не получится. Лацкович, похоже, уже ушел, хотя она и не слышала как: дверь из спальни вела прямо в прихожую, так что мать (если, как сегодня, приходилось долго его успокаивать и добиваться прощения) могла проводить его совсем тихо. Для уверенности Агнеш заглянула все же в столовую. Под дверью напротив виднелась полоска розоватого света, это значило — можно идти дальше, мать уже легла, и Агнеш увидит ее голову на подушке, в розовом круге света от лампы на ночном столике. Как это принято было в семьях среднего сословия, комнаты в их квартире имели каждая свое определенное назначение: спать, например, можно было только в спальне. Когда у них квартировали дети родственников, вечером вся компания — даже взрослые девушки и подростки — уходила в спальню, где и проводила ночь на раскладушках и на кресле-кровати, с тех пор пришедшем в негодность и выброшенном. Агнеш в начале эпохи Лацковича попыталась восстать против такого порядка. Она занимается в основном ночью, так не лучше ли ей там и спать, в кабинете, на плюшевом диване? Этот диван стоял когда-то в салоне дяди Кароя; на верхушке высокой спинки с мягкой обивкой за резной перекладиной стояли большие металлические тарелки с барельефами, рассохшиеся зажимы держали их неплотно, и в ответ на любое движение сидящего или лежащего человека тарелки принимались позвякивать. Предложение Агнеш взволновало мать сверх всякой меры: как, в кабинете окажется постельное белье? И вообще что за чушь — дочь предпочитает неудобное ложе огромной кровати орехового дерева. «Тебе что, со мной рядом спать неприятно? Если так, можешь совсем от меня куда-нибудь съехать». Угроза эта показывала: мысли Агнеш о том, не переселиться ли ей из дому, словно по какому-то тайному телеграфу, дошли и до матери; впрочем, гнев ее показался Агнеш хорошим признаком: значит, мать дорожит прежним, довоенным, порядком и хочет его сохранить. Так что больше насчет дивана она не заговаривала, продолжая беречь отцовское место на занимающем половину комнаты двуспальном ковчеге.