Стефани Стори - Камень Дуччо

Большое заблуждение. Леонардо как никто понимал это. Люди искусства не имеют особых отличительных черт, тем более постоянных. Человеком искусства нельзя быть – им можно становиться лишь в редкие моменты бытия, да и то, стоит этому состоянию поселиться в тебе, как оно уже спешит к другому, попутно меняя облик. Но Леонардо был настолько измучен, что не нашел сил растолковывать Макиавелли тонкую разницу.

– Я слишком стар для войны, – вместо объяснений заметил он.

– Для войны всякий слишком стар, – рассмеялся Макиавелли. – Разумеется, за исключением герцога Чезаре Борджиа. Он всегда в подходящем для битв возрасте. А его умение добиваться преданности от подданных поистине изумляет. Уверен, история воздаст ему должное как великому гению.

Неужели? Леонардо вдоволь насмотрелся на то, с какой кровавой жестокостью разрушал Борджиа захваченные города, и его восхищение герцогом, когда-то почти беспредельное, померкло так же быстро, как меркнет искра жизни в глазах того, кому отрубили голову.

– Борджиа – жестокий, беспощадный тиран и никакого преклонения не заслуживает.

– Помилуйте, политики в принципе чужды морали, – снисходительно, как о чем-то общеизвестном, сказал Макиавелли. Он вычерпал немного похлебки из котла, налил ее в чистую миску и протянул Леонардо.

Леонардо принципиально не употреблял в пищу мяса, но не стал спрашивать, из чего сварена похлебка. Он приподнялся на локте и начал есть, обмакивая хлеб в бурое варево. Белая фасоль и помидоры.

– Всегда лучше внушать страх, чем любовь. И герцог Валентинуа еще прославится своими доблестями, несмотря на все зверства, – возразил Макиавелли. – А может, как раз благодаря им. – Такое впечатление, что дипломат давно выстроил в уме эту цепь рассуждений и теперь проговаривал их вслух, проверяя на прочность, прежде чем запечатлеть на бумаге. – Гений Борджиа, среди прочего, состоит в том, что он умеет поставить страх себе на службу. Слухи о его жестокости разошлись повсеместно, и, когда он подступает к воротам города и заявляет, что собирается напасть на него, горожане уже трясутся от ужаса. Их собственный страх понуждает их сдаться прежде, чем герцог сделает первый пушечный выстрел.

– Неужели вы искренне верите в то, что Борджиа войдет в историю как гений? – Леонардо доел похлебку и, растянувшись на своем убогом ложе, глядел в звездное небо. Наследие гения всегда представлялось ему чем-то весьма эфемерным.

– Безусловно. – Макиавелли говорил убежденно, словно стяжать такую славу было так же легко, как купить ее на рынке. – Он властвует над обширными пространствами непокорных государств, отдаленных от его вотчины, и это во времена, когда любую власть удержать почти невозможно. Утвердив свое владычество над новым завоеванием, он не оставляет противнику никакого шанса строить тайные козни и посягать на его господство. Чезаре понимает, что если он не станет самым могущественным властителем своего времени, то ему нечего будет оставить после себя.

– Потому что, если он не станет великим мастером своего времени, ему никогда не стать великим мастером всех времен, – перефразировал Леонардо. Многие годы он считал себя величайшим мастером искусств своего времени, но сейчас в его голове поселилось крохотное, не больше ежевичного, зернышко сомнения. И почему-то Леонардо был уверен, что зернышко это имеет форму камня Дуччо.

– Валентинуа твердо знает, что фортуна помогает лишь тем, кто сам себе помогает, а он всегда готов отстаивать свои интересы. Он уничтожает врагов с холодной бесстрастностью и пресекает их замыслы прежде, чем они смогут пустить корни.

Возможно ли, размышлял Леонардо, что он сам позволил сопернику пустить корни в его собственном городе, в его времена? Должен ли он теперь сам исправить свою ошибку, вернуться в свой город и искоренить угрозу своей будущей славе? Или у него приступ болезненной мнительности?

– Уничтожая своих противников, Чезаре Борджиа показывает всем ныне живущим и тем, кто когда-нибудь придет им вослед, что он правит единолично как верховный правитель, государь.

– И наследию его ничто не угрожает, – прошептал Леонардо. Все это выглядело простым и понятным – после того, как Макиавелли все разложил по полочкам.

– А вы решались когда-нибудь превозносить таким образом своих врагов?

Услужливая память Леонардо выхватила из толщи воспоминаний резкий профиль, изломанный нос и копну спутанных немытых волос.