Стефани Стори - Камень Дуччо

– Что так? – прохрипел он еле слышно.

– О, вы заговорили. – Улыбка Макиавелли только подчеркивала его изнуренный вид и глубоко ввалившиеся глаза. – Это добрый знак. Очень добрый.

Он налил в кружку вина и, разбавив его водой, поднес к губам Леонардо. Пойло отдавало уксусом, но смягчило иссушенное горло.

– С чего это вы взялись помогать мне? – Леонардо дышал тяжело, с присвистом.

– Вы выдающийся гражданин Флоренции. Для нас было бы огромной потерей, если бы с вами что-то случилось.

– Я из Винчи, – угрюмо напомнил Леонардо.

– Это флорентийская территория, маэстро, о чем вам прекрасно известно. Или вы желали бы, чтобы я предоставил вас заботам людей Борджиа? Они бросят вас страдать в одиночестве, можете мне поверить.

Леонардо не ответил. Он не верил Макиавелли. И нисколько не сомневался в том, что дипломат хотел воспользоваться его слабостью, чтобы добиться своих целей.

– Два месяца назад, – заговорил Макиавелли, и пар заклубился у его рта, – я обратился к городскому совету с просьбой выделить богатые подарки для того, чтобы умаслить Борджиа, и хорошую одежду для себя, чтобы выглядеть достойно на переговорах с ним. А сегодня получил ответ… – Макиавелли вытащил из кармана письмо и развернул. – «Возьмите свою задницу в горсть, – начал зачитывать он с расстановкой, нарочито значительным тоном, какой предполагают официальные депеши, – и катитесь к дьяволу со своими неумеренными просьбами». – Макиавелли сложил письмо и засунул обратно в карман. – Теперь и мне придется предать Флоренцию.

– Не надо, – прошелестел Леонардо. – Оно того не стоит. – Ах, если бы он решил тогда остаться во Флоренции, довести до конца алтарную роспись для монахов, написать портрет той женщины, жены торговца шелком… Тогда цепкие когти войны не впивались бы в его кожу, а в ноздрях не стояла бы неистребимая пороховая пыль. – Вся Флоренция, должно быть, судачит о моем предательстве.

Макиавелли, подняв голову, всматривался в звездное небо, как будто искал там ответа.

– Нет, – наконец убежденно сказал он, – не судачат. Горожане даже не упоминают о вас. Они одержимы новой манией – этим скульптором с его знаменитым мрамором. Знаете, однажды – сейчас мне кажется, что лет сто прошло с тех пор, – я пробовал отвоевать для вас камень Дуччо, уже после того, как его присудили… кое-кому другому. – Макиавелли пожал плечами. – Пустая попытка, мой фокус не удался.

Леонардо протянул ледяные руки к огню. Тысячи иголок впились в пальцы, когда тепло начало возвращаться в них. Значит, флорентийцы разлюбили его. Они позабыли о нем.

– Микеланджело, – прошептал Леонардо. Это не вздох и не мольба, а нечто среднее между тем и этим. – В прошлый раз, когда мы с вами виделись, вы открыто предали меня, синьор Макиавелли, – произнес Леонардо, чтобы стереть вкус непрошеного имени Микеланджело со своего языка. – Вы лишили меня должности.

– Обещание помочь вам не было искренним – и я изначально знал это, – но оно являлось потребностью момента, – бесстрастно ответил на упрек Макиавелли. – Что до предательства, то и в нем в иное время возникает нужда. Хотя мне искренне жаль, что оно занесло вас в эти неприветливые края. – Макиавелли широко раскинул руки.

– Вы выхаживаете меня, окружаете заботами, чтобы вернуть к жизни. Стало быть, ваш долг оплачен.

– Этот долг никогда не будет оплачен. – Лицо Макиавелли вдруг стало серьезным. – Я мог бы сказать в свою защиту, что другие тоже предавали своих героев, но не в моих правилах оправдываться. Я навеки ваш должник за то, что заставил вас покинуть Флоренцию… Хлеба? – Макиавелли отломил кусок и протянул Леонардо.

Тот был слишком голоден, чтобы отказываться. Он взял ломоть из рук Макиавелли и положил маленький кусочек на язык.

– И все же должен признать, что получил двойное удовольствие, обведя вокруг пальца обманщика, – заметил Макиавелли с тонкой улыбкой. – Вам хватило нахальства попытаться всучить городу проект изменения русла Арно. Вы что, правда считаете, что смогли бы сделать это?

Леонардо кивнул, проглатывая хлеб.

– Когда человек действует в согласии с природой, границ возможного не существует. – Он вспомнил свою бронированную повозку с пушками, могучую и тяжелую, тонущую в порожденной природой густой топкой грязи. – Все идет вкривь и вкось, только если ты действуешь наперекор природе.

– И все же натура у вас не военная, правда же, Мастер из Винчи? Вы человек искусства, – заявил Макиавелли так, словно человек искусства представлял собой объект, пригодный для осязания и изучения.