Стефани Стори - Камень Дуччо

Потребовалась еще неделя и те же сорок рабочих для того, чтобы дотолкать платформу через площадь до входа во дворец Синьории, отвязать канаты и освободить Давида от пут, а потом поднять его с помощью в о рота и мягко опустить на мраморный пьедестал. Еще три дня ушло на сооружение деревянных лесов, а вокруг них – такого же деревянного сарайчика, какой Микеланджело сколотил во дворе мастерской. Только надежно упрятав статую от посторонних глаз, Микеланджело мог приступить к осмотру Давида на предмет возможных повреждений. Городской совет назначит день торжественного открытия, только убедившись, что Давид остался целым и невредимым. Микеланджело страстно молил Бога, чтобы повреждения, если они и есть, оказались легко устранимыми.

Наконец наступил день осмотра статуи. Стоя на ступеньках дворца Синьории, Микеланджело собирался с духом, прежде чем войти внутрь Давидова убежища и срезать веревки, держащие парусину. Рядом ожидали Граначчи, Содерини, Джузеппе Вителли, Боттичелли, Перуджино и Джулиано да Сангалло – самый узкий круг посвященных. Предстоящий осмотр статуи держали в строгом секрете. Не хватало еще, чтобы по городу поползли слухи об отколотом локте или треснувшей ноге (не дай бог!) раньше, чем они сами оценят ущерб и решат, как исправить дело. Микеланджело от волнения подташнивало. Перед глазами снова поплыли черные точки. Он засунул руки в карманы и погрузил пальцы в мраморную пыль, чтобы унять волнение. Сейчас не время поддаваться слабости.

Пьеро Содерини подтолкнул Микеланджело к двери сарайчика и прошептал:

– Buona fortuna.

Граначчи подал другу зажженную лампу.

Под оглушительный звон, стоящий в ушах, Микеланджело взял лампу, вошел в убежище Давида и плотно закрыл за собой дверь.

Он покинул сарайчик только после того, как, сняв со статуи парусину, тщательно обследовал каждый ее изгиб, каждый дюйм; только после того, как его рассудок осознал увиденное.

Однако он никак не находил в себе сил вымолвить хотя бы слово. Заглянув в его лицо, Содерини простонал:

– О нет! Все плохо. Сможешь исправить дело?

Микеланджело попробовал пошевелить языком.

– Господь… – единственное, что ему удалось выдавить из себя.

– Господи, только не это. Она что, совсем разрушилась, да? – Голос Сангалло дрожал. – Это я виноват. Не канатами надо было его крепить, а…

– Господь сохранил его, – наконец выговорил Микеланджело.

– Что? – подался вперед Граначчи.

– Господь Бог… Господь Бог донес сюда Давида в собственной деснице. – Голос Микеланджело обрел силу. – Господь Бог встал между ним и летящими в него камнями, ибо, клянусь, я не нахожу другого объяснения тому, что увидел. Мрамор целехонек, на нем нет ни единой царапинки.

Содерини выхватил у Микеланджело лампу и бросился в сарайчик. За ним – Джузеппе Вителли.

– Правда? – крикнул им Граначчи. – Я-то боялся, что там уж точно…

– Нет, полный порядок! – послышался возглас Содерини. – Ни малейшего изъяна.

У Микеланджело защекотало в горле. Откуда-то изнутри его существа вылетел смешок. Потом еще, и еще, и еще. И вот он уже хохотал во все горло – так, как не хохотал с самого детства. Он заразил своим смехом Граначчи, Сангалло, Перуджино, Боттичелли. Все они смеялись до тех пор, пока у Микеланджело не полились по щекам слезы.

Один за другим они бегали в сарайчик, чтобы собственными глазами посмотреть на чудо.

– Невероятно! – объявил Джузеппе Вителли. – Мрамор так блестит, что я увидел в нем свое отражение.

– Только поглядите, как сурово насуплены его брови, какой грозный у него взгляд, – воскликнул Перуджино. – Он и правда выглядит устрашающе.

– Могу поклясться, в его жилах пульсирует живая кровь, – добавил Боттичелли.

Содерини дольше всех исследовал статую, а выйдя, заметил:

– Но вот нос по сравнению с остальными чертами лица немного… – он повертел рукой, подбирая точное слово, – толстоват. Верно ведь?

– Что? – В загоревшемся взгляде Боттичелли можно было прочесть все, что он думает о людях при власти и деньгах, которые вечно мнят себя такими же знатоками искусства, как мастера, посвятившие ему всю свою жизнь. Микеланджело винил в этом себя и других художников: это они добивались того, чтобы их произведения выглядели так, словно дались им без особых усилий.

– Думаю, тебе надо чуть-чуть подправить его, – предложил Содерини.

Граначчи скорчил гримасу.

Давид пережил тяжелое путешествие и нападение приспешников Медичи и теперь может погибнуть из-за прихоти политика, который ничего не смыслит в искусстве?! Микеланджело сжал челюсти, сдерживая порыв послать Содерини ко всем чертям. Но Содерини – его патрон, его заказчик. Во власти гонфалоньера навеки отправить Давида на какие-нибудь задворки, где его мало кто увидит. Если Микеланджело желал, чтобы статую торжественно явили публике, ему следовало ублажить патрона, какой бы невежественной ни была его просьба.