Татьяна Беспалова - Похищение Европы

— Люлёк! — зашипела Наташа. — Фу!!!

— Это я-то фу? — хохотал Спас. — Похоже, твой пес принял меня за сладкую конфету! Ха-ха! Недаром говорят, что животные выдают скрытые порывы своих хозяев. Ха-ха!

Наташа пыталась отпихнуть Люлька, но это её никак не удавалось. Спас же совершенно ослабел от хохота. Он хватал руками обоих — и пса, и его хозяйку. Где-то наверху, за Наташиной спиной открылось окно и сонный голосок Григория произнес:

— Кто там дерется? Воры?

— Этот Люлёк, — задыхаясь произнесла Наташа. — Спи, сынок. Мы тут сами…

— Да…

Наверное, окно тихонечко закрылось, а Гриша спокойно улегся в свою кроватку. Эх, плохая она мать!

— Он ушел!

Спас произнес эту короткую фразу в самое её ухо. Дыхание его показалось Наташе огненно-горячим. Тело — тоже. Люлёк куда-то запропастился, сиганул в темноту. Нет же, нет! Пёс всё еще здесь! Его шершавый язык, его шерсть… Он вылизывает хозяйкино лицо, но как-то странно, устало что ли.

— Люлёк… — прошептала Наташа.

— Отвратный кучето! — отозвался Спас. — Той избяга! [18] Отвратительная собака! Он сбежал! (болг.)

И действительно, шерсть на морде пса почему-то сделалась твердой, как мужская щетина, а лапы толстыми и очень уж крепкими. Да и пахло от него совсем не псиной, а густым, свежим перегаром. Это Спас целует её! Всегда такая блеклая, желтая лампа теперь больно слепила глаза. Наташа крепко сомкнула веки и высвободила свои губы из плотного замка его губ.

— Из комнаты Гриши нас видно как на ладони, — прошептала она.

Объятия разомкнулись. Тело Спаса на миг исчезло. Минуло ещё пару мгновений и стало совершенно темно.

— Ах! — едва слышно прошептала Наташа.

— Что? — усмехнулся Спас, а она уже почувствовала под лопатками твердую и теплую поверхность камня. Того самого камня, которым был вымощен двор.

— Люлёк где-то здесь. Он не ушел. Он смотрит на нас!

— Отвратный кучето!

— У нас июнь — месяц пения соловьев. А во второй половине лета, до холодов, поют сверчки.

Он молчал долго, прежде чем отозваться.

— Ты всё ещё не доверяешь мне, хоть и переспала…

— Мы не спим…

— Ты вообще не доверяешь чужим мужикам. Пигмалионы! Ха!!!

— Не кричи!

— И ещё: ты всё время думала об этом своём Игоре, даже когда я обнимал тебя. Теперь тебе неловко: спустила штаны перед чужим…

— В русском языке о женщинах так не говорят…

— Как?!

— Спустила штаны.

— Ну пусть! Мне не обидно!

— Не кричи же…

— Но ты знай… — он приподнялся на локте и заглянул ей в лицо. Она демонстративно зажмурила глаза.

— Знай, я тебе докажу, — теперь он, по счастью, говорил шепотом. — Я принесу и кину к ногам самое дорогое. Слышишь?

— Твоя дочь часто бывает у нас.

— Ещё дороже…

— Южный темперамент…

— Ты считаешь меня… этим… как кучето гав-гав…

— Пустобрехом? Нет!

Стало тихо, она приоткрыла один глаз, чтобы удостовериться: он всё ещё смотрит на неё. Наконец, лицо его исчезло, он снова улегся на спину рядом с ней.

— Это мы поссорились? — тихо спросила она.

— Это мы сошлись, — был ответ.

Он вскочил на ноги через пару минут, едва лишь она начала волноваться. Ведь они уже довольно долго лежали посреди двора совершенно голые, и только глубокая темнота южной ночи могла прикрыть их стыд, да Люлёк, который повизгивал во сне где-то неподалеку, непременно предупредил бы её, не позволил бы опростоволоситься перед домашними. Наташа слышала, как Спас одевается, слышала быстрые его шаги и едва различимые звуки: скрип калитки и скрежет задвижки. Всё. Он ушел. Через пару минут, цокая когтями по камню, из темноты возник Люлёк. Пёс просто прижался горячей спиной к её левому боку и через минуту снова захрапел.

— Пойдем-ка лучше наверх, — проговорила Наташа. — Если нас с тобой поутру обнаружат тут — возникнет ненужный скандал.

Дед Чавдаров жил вовсе не в Средеце, как утверждал его сын. Старый Иван проживал на хуторе как раз на половине дороги между Средецем и Галямо-Буково в приличном доме, обнесенном, по местному обыкновению, невысокой каменной, белёной стеной. Во дворе, вокруг дома росли фруктовые деревья — груши, яблони, абрикосы, сливы. Великолепие цветения уже миновало, и на ветвях пестрели частые завязи. Посреди двора, в тени фруктовых крон возвышался богато расписанный сруб колодца с высоким «журавлем». На краю сруба стояло большое оцинкованное ведро, соединенное толстой цепью с коромыслом «журавля». Позади дома зеленел аккуратно возделанный огород. Всё это Лене было не в новинку — она родилась и выросла в сельской местности. Но конюшня! Длинное, крытое черепицей строение располагалось на краю огороженного пространства, по которому печально бродили две лошади. Оструганные жерди кое-как крепились ко вбитым в землю кольям. В целом конструкция ограды казалась не вполне надёжной, но дедовы одры были слишком ленивы, чтобы попытаться её разрушить. Итак, пара не старых ещё коняг — мерин и кобыла — посматривали на неё из-за изгороди. Родители Лены лошадей не держали. Как управляться с ними? Лена знала кое-что о лошадях. Слышала, что лошадь может и укусить, поэтому для себя сразу решила: не станет заходить за изгородь.