Петр Шабах - Вода с сиропом

— И что вы? — выдохнула учительница.

— Выполнили приказ, — ответил контрразведчик и выпрямился.

Учительница не хотела верить:

— Вы его…?

— Двумя очередями, — кивнул контрразведчик.

Учительница посмотрела на нас и поспешила объяснить: «Так с ними и надо. Они хуже, чем раковая опухоль. Если с ними не воевать, то они налетят на нашу Родину как саранча!», но было видно, что сама она эту информацию еще не переварила. Мне же это показалось довольно скучной историей. Контрразведчик, однако, еще не закончил.

— Стоило отзвучать нашим выстрелам, — продолжал он, — на дороге появился еще одни мотоцикл.

Учительница икнула.

— А на нем мужчина с кожаной сумкой. Что делать? Приказ звучал четко: он не должен проехать чего бы это ни стоило. Времени на раздумья, кто есть кто, не оставалось.

— Вы хотите сказать… — прошептала учительница.

— Две очереди, — подтвердил ее опасения контрразведчик и затянул пояс.

Учительница смотрела на нас невидящим взором. Контрразведчик быстро попрощался и ушел.

— С ними так и надо… — продолжала шептать оторопевшая учительница.

— Ни хрена себе! Вот это клево, — нарушил тишину Ковбой.

А. подошла к холодильнику за сыром и другими вкусностями. Положила все на доску и присела на кровать рядом со мной, пристроив подушку поудобнее под спину. Отщипывая сыр, она с полуприкрытыми глазами спросила:

— Ковбой. Почему ты называешь его Ковбой? У него не было имени?

— Было, — ответил я, — но это абсолютно не важно.

— Ну не знаю, — продолжала А., — у меня такое ощущение, что вам, мужчинам, абсолютно все равно, как кто зовется.

— Потому что это не важно, вот мне и все равно. И я не хочу придумывать какое-то конкретное имя.

— Половину своих друзей, — продолжала жена, — ты знаешь лишь по прозвищам. И при этом утверждаешь, что это твои лучшие друзья! Я не могу себе даже представить, что, например, о своей подруге, которую вижу два раза в неделю на протяжении двадцати лет, я знаю лишь то, что ее зовут Козявка. Ведь это, в конце концов, безответственно — избегать информации друг о друге.

— Информации? — поразился я. — Это звучит смешно.

— Когда ты представлял их мне, я узнала, что одного зовут Будда, другого Гриб, а третьего Лопух. Ему что, все равно, что его называют Лопухом?

— Это все в шутку, — возразил я, — на самом деле он хороший и умный парень. Он не обижается.

— И на том спасибо! — фыркнула А. — Ковбой… Ну, читай дальше.

Отец как-то собрался отметить свой день рождения на работе. Маме пришлось еще с утра наварить ведро чая, и теперь она аккуратно разливала его через воронку в бутылки из-под рома.

— Это еще что? — спросил ее брат.

— Папа сегодня отмечает день рождения, — ответила мама, — столько людей придет его поздравить! И с каждым надо выпить.

— Можете себе представить, парни, что со мной будет к вечеру? — отозвался отец из ванной, где он брился, и, сам себе представив такую картину, радостно рассмеялся.

Его бритье мне страшно не нравилось по двум причинам. Во-первых, мне не нравилось его гримасничанье перед зеркалом. Жуткое белое лицо, а на нем алая полоска губ и засохшие остатки пены за ушами… Во-вторых, я не переносил его эмалированную черную кружку, где он мыл щетку. Я всегда с тошнотой вспоминал ее, склонившись над укропным супом.

Поздним вечером за дверью раздался глухой удар. Мать с опаской открыла дверь. На полу перед ней лежал отец, а в паре метров дальше валялась его фуражка. Ни одна бутылка с чаем не была почата.

Я впервые повстречал А. при странных обстоятельствах — на церемонии лишения пионерского галстука. Один из главных хулиганов нашей школы звался Осень. Такое милое, поэтическое прозвище. Будь он еще большей сволочью, звался бы, наверное, Любовь. Несмотря на это, Осень, как и все остальные, был пионером. Его лишали пионерского галстука в заполненном актовом зале, под барабанную дробь. Отлучение, при котором с амвона бросают камень и тушат свечи, ничего общего с этим обрядом не имело. Однако Осень, показательно лишаемый галстука, завязал на нем такое количество узлов, что их не смог развязать даже вожатый. Короче, этот преступник сделал из торжественного акта клоунаду. Его кривляние, однако, никого не тронуло, потому что это был самый ненавистный идиот и грубиян в школе, в отличие от благородного бандита Арсена Люпена, который мне очень нравился. Осень с удивлением смотрел на нас, не понимая, почему мы не смеемся, но ничего смешного в том, что он отдубасил ученика из младших классов и отнял у него деньги на обед, мы не находили. В конце концов он перестал храбриться и расплакался.