Йото Крыстев - Зерна гранита

Может, я и забыл бы об этом случае, если бы через час не увидел возле гостиницы другого негра, который рылся в мусорном бачке. Он чем-то напомнил мне того негра, который нашел и передал украшение белой красавице.

Потом мне вспомнилась наша бабушка Стойна Кралева из Беленцев, которая каждое утро прогоняла корову мимо полицейского кордона якобы для того, чтобы ее напоить. На самом же деле бабушка давала возможность тяжело раненному партизану, скрывавшемуся в зарослях бузины, прямо из вымени напиться молока. Бабушка Стойна отдавала молоко незнакомому человеку, а своим детям варила кашу на воде.

Как связать между собой эти воспоминания? И почему я вспомнил об этом? Может быть, потому, что справа от меня сидел грузный мужчина, который в промежутках между глотками виски сладко затягивался дымом своей сигары, а слева — никарагуанец лет тридцати, с двумя протезами, на которые он украдкой посматривал и которыми время от времени двигал. Перехватив мой взгляд, он поспешил объяснить:

— Память о революции. Хорошо еще, что остался жив. — И, глянув на человека с сигарой, проговорил: — Для них мы были батраками большой фермы. Вся Никарагуа была фермой США, а Сомоса — ее диким фермером.

Я закрыл «Письма из Южной Америки». На лице никарагуанца не было заметно следов печали. Напротив! Можно было подумать, что вместо протезов у него крылья. Он начал мне рассказывать о прошлом и будущем Никарагуа. И постоянно повторял:

— Каких людей я встретил в Москве! Сколько в них человечности!

Да! Человек больше всего нуждается в человечности. В борьбе за нее этот никарагуанец лишился ног, и я уверен, что он не пожалел бы и своей жизни.

Я слушал его рассказ о борьбе, о погибших товарищах, о детях и женщинах, которые не отставали от своих мужей, и убеждался, что люди больше похожи на время, в котором живут, чем на своих родителей.

Ах эта долгая ночь! Я успел нанести «визиты» почти всем своим близким и друзьям, вспомнил наиболее яркие эпизоды из своей жизни и, уставший, ждал рассвета, а с ним и приземления на острове Свободы.

Самолет не самое удобное место, где можно писать письма, поэтому заканчиваю.

Что ждет меня завтра?

ЗАВИДУЮ соседям по самолету, которые спят сладко, как у себя дома. А я всю ночь не смог сомкнуть глаз, зато наблюдал, как наступает рассвет. Черное покрывало ночи начало приоткрываться сначала по краям. Светало неравномерно. Постепенно появлялись облака и возникали их замысловатые скопления.

Зашевелился никарагуанец. Сначала он ощупал свои протезы, потом посмотрел на кресло, где крепко спал американец с погасшей сигарой во рту, и тоже стал наблюдать, как рассветает.

— Сколько рассветов мне приходилось встречать в партизанском отряде, и каждый раз они были разными.

Он замолчал, продолжая рассматривать небо. Никарагуанец был из тех людей, мысли которых можно прочитать по лицу. Сейчас лицо его было строгим, напряженным, мрачным. Видимо, вспоминал минувшие годы.

— Представьте себе колонну бойцов. Впереди Даниэль Ортега… Мы всегда выходили на заре. Ортега любил свет, день, солнечный день… Простите, разболтался…

Один за другим просыпались пассажиры. Солнце поднималось, улыбаясь и приветствуя нас из-за горизонта. Когда все молча наблюдали зарево, которое будто извергалось из глубин океана, самолет неожиданно нырнул в глубину темноты. Огненные стрелы вспыхивали то там, то здесь. Самолет задрожал, двигатели задышали тяжело, как дышит больной астмой. Все это мы больше чувствовали, чем видели. Кто-то с задних кресел хриплым голосом произнес:

— Наверное, надвигается циклон «Ягуар»… Ну что за встреча!

Все сделали вид, что не расслышали. Отвечать не хотелось, но мысли все время вертелись вокруг этого. Никарагуанец снова толкнул меня:

— Мы у самой воды. Смотрите, отражаются огни самолета.

Стюардессы не выходили в салон, и это усиливало напряжение.

Воцарилось мучительное и тяжелое молчание. Никарагуанец с протезами нагнулся и пощупал под креслом спасательный пояс. Заметив, что я слежу за его движениями, он усмехнулся и сказал:

— Всякое бывает. Только бы нам повезло! Это у меня вторая жизнь, и может быть, поэтому мне хочется прожить больше, чем прожито.

Самолет перестало трясти. Снова появился алый горизонт. Океан удалялся. Белые лучистые облака наслаивались, гонимые вздохами океанских волн. Под нами все яснее вырисовывалась роскошная зеленая поляна, в которой кипело сердце острова Свободы — прекрасная Гавана.