Александр Торик - Флавиан. Армагеддон

— Не сдохли, ты мне запасных полный ящик натащил, спокойной ночи!

— Да уж, спокойной… — я отключил телефон и присел на крылечке, куда вышел звонить, чтобы не беспокоить спящих в доме детей.

Флавианов инсульт тогда, полгода назад, можно сказать, «вырубил» не только меня, но и весь приход, включая пребывающий «в рассеянии» ареал духовных чад батюшки. Шок от внезапно реализовавшейся опасности навсегда потерять Флавиана — духовного отца, друга, учителя жизни во Христе, источника неисчерпаемой Христовой любви и всеобъемлющего терпения (весьма потребных при окормлении нынешней своенравной паствы), утешителя и защитника от сокрушительной бесовской бомбёжки по душе и мозгам, слушателя и слышателя многочасовых горестных (часто пустых и себялюбивых) словесных излияний, вылавливающего в них крупицы реальных духовных проблем и мудро подбирающего подход к их решениям, человека, свидетельствующего своей жизнью — делом и словом — возможность жизни по Евангелию и тем вдохновляющего на подражание своему подвигу множество своих духовных чад — этот шок был настолько сильным и парализующим, что многие (и я в том числе) до сих пор вздрагивали от внезапно прилетающих из непонятно откуда мыслей: «а вдруг батюшке плохо»?

Пережив, незадолго до Флавианова инсульта, две трудно оценимых потери — всеми любимого «старчика» схимонаха Мисаила и драгоценной «герондиссы» матери Серафимы, успевшей за три дня до упокоения принять Великий Ангельский Образ — схиму, с оставлением ей имени всей душой любимого ею батюшки Серафима Саровского, — приход был просто парализован внезапной болезнью настоятеля.

Особенно жалко было смотреть на молоденького отца Сергия (помните нашего Серёженьку — это он!), назначенного Владыкой к нам в приход «вторым батюшкой» после смерти отца Мисаила. Молодой священник несколько раз при чтении молитвы «о тяжко болящем» во время заздравной ектении за литургией просто прерывал службу детски-искренним плачем в алтаре у престола, после чего плакать начинал уже весь храм…

Три недели батюшкиного лежания в реанимации прибавили седых волос и молитвенного рвения всей его возмужавшей и сплотившейся за это время пастве — и молитва «овец» о возвращении им «доброго пастыря» была принята Чадолюбивым Отцом Небесным.

Флавиану определено было ещё потрудиться на ниве спасения человеческих душ, и он, выйдя, наконец, из больницы, отделался лишь слегка приспущенным веком левого глаза (что за его толстыми очками совсем и не видно) и необходимостью куда-то распихивать невообразимое количество цветов и съестных припасов, натащенных ему в больницу любящими чадами.

Цветы (и разные другие благодарности в конвертах и без них от Семёновых сыновей и прочих батюшкиных благотворителей) достались медперсоналу; продукты (те, что не удалось пристроить малоимущим больным) пришлось перевозить мне в багажнике нового «Хайлендера», купленного вскладчину несколькими состоятельными прихожанами для транспортного обслуживания батюшки («хватит, Лёша, трясти его на твоём «тракторе!»).

Хотели брать «Ленд Крузер 200», но Флавиан «всеми четырьмя лапами» воспротивился столь «пафосной», по его мнению, машине. Все уговоры прихожан-спонсоров — «Батюшка! Это просто качественно сделанная большая машина!» — оказались бездейственными. «Главный пассажир» соглашался самое большее на «ниссан Икс-трэйл», но (слава Богу!) удалось всё-таки уломать его на «Хайлендер». В общем, должен заметить, аппарат, конечно, покомфортнее моего старого «английского уазика»…

— Ну, только попробуй, отче, ещё раз до инсульта себя довести, — злобствовал я, возглавляя на новой машине кортеж сопровождающих батюшку из больницы домой прихожан. — В следующий раз меньше чем «роллс-ройсом» не отделаешься!

— Ты имеешь в виду катафалк? — с невинной улыбкой поинтересовался припелёнутый к удобному креслу ремнём безопасности Флавиан.

— Выздоровел! — удовлетворённо выдохнул я.

Автор предупреждает, что всё написанное в этой главе является художественным вымыслом. Любые совпадения имён, названий и событий — случайны.

Для борцов за права животных — ни одно животное, упомянутое в этой главе, в период её написания не пострадало. Пока.

Дверь в батюшкину келью, как всегда, была не запертой, но по монастырской традиции я, прежде чем открыть её, постучал и произнёс молитву: