Саша Саин - Испытания сионского мудреца

«Тебе письмо», — без большого желания протянула жена на следующий день конверт: адрес немецкий, но почерк до боли знакомый — женский, явно выпускницы Бердичевского машиностроительного техникума — чертёжный шрифт. Этот техникум не только я, но и почти все мои родственники и знакомые и, скорее всего, даже все существующие в мире евреи: кто в 50-тых, как мой брат, двоюродные и троюродные сёстры и братья, а кто в конце 60-тых, как я, закончили!

«Здравствуйте, уважаемый господин — доктор медицинских наук! — начиналось письмо. — Это Вам пишет Ваша родственница, может, помните мою маму…, мою бабушку, может, помните, их звали…! Мы жили в Бердичеве, бывали часто у Вас в гостях и Вы у нас. Я знала Вашу маму, папу, бабушку, брата. Вы в 1967 году уехали с братом в Среднюю Азию. Прочла о Вас в газете и решила написать… Вот мой телефон, если сможете, позвоните. Пожалуйста, извините за беспокойство! Мира». «Ты её знаешь?» — поняла по моему лицу жена. «Ещё бы! Кто не знает Миру “лапшу” — “локш” на идиш, как её моя мама называла за длинный рост и громкий смех! Но почему она в таком тоне обращается?! Хотя понял, последние её слова — напутствие перед нашим с братом отъездом в Душанбе были: — Вы очень гордые и слишком высокого мнения о себе! — вспомнил я, и продолжил: — Когда мать психически заболела, а мы с папой и с братом оправдывались, что не бандиты, как моя мать нас представляла, а мы упорно в этом “не признавались” и “не покаялись” — это дало ей основание для такого не умного — умозаключения!».

«Здравствуй, Мира, — тут же набрал я телефонный номер, — это я, который ничего не помнит! Всё забыл — еврей, не помнящий родства, в люди выбился! Хочу проверить свою память: тебя звали Мира, чуть было “локш” не сказал…». «Ой, как я вам благодарна, что позвонили! — всплакнула семидесятилетняя Мира. — Так это, действительно, вы! Вас в газете узнал мой муж». — «Можешь на “ты” называть меня, Мира».

«Ну вот, я и понял для чего здесь Абаев Дадаш!». «Ага, он здесь, чтобы собрать вашу родню!» — поняла и жена.

«Подождите, я мигом!» — оттолкнув больного, ворвался перепуганный Дадаш, как будто услышав, что о нём говорят. По его бледному лицу было видно: «наших бьют». — «У вас есть картонные коробки, мне надо вещи собрать, меня уволили». — «Как уволили?!». — «Только что, мне об этом сообщили Кокиш и Клизман. Они обе пришли ко мне в моё бюро и сообщили…».

«Вы что, уволили Абаева?» — пошёл я к Кокиш выяснять причину. «Да, извините, это не я решила, это Шнауцер решил, а я взяла с собой Клизман. Одной было неудобно, ему это сообщить и жалко его было. Но Клизман и Бомбах этому очень рады, это они настроили Шнауцера — они расисты! Я сейчас здесь ничего не решаю, Шнауцер меня власти лишил». «Я вам помогу её вернуть!» — заверил я Кокиш. — «Нет, он мне никогда не простит».

«Ну, что я вам говорила! — не могла нарадоваться Мина, присоединившись ко мне на моём обратном пути в кабинет и даже раньше меня проскочив в него! — Вы ходили к Кокиш просить за Абаева, да?». «А почему бы, нет!» — возмутилась жена. «Да нет, я не против, мог бы дурак работать, — согласилась Мина. — А он только переполошил всю клинику, ну ладно потом заскочу».

«Я завожу больного?» — предложила жена. — «Давай заводи, пойду сегодня на конференцию. Так, кто там к нам?». — «Талантливая фрау Мауэр». — «Не заводи, пока я столик не поставлю! А вот здесь и кресло!». «Зачем?! — возмутилась жена. — И так пройти негде!». — «Вот это я и хочу, чтобы она не прошла ко мне, к моему столу, а пусть сразу на кушетку! Столик — это не столик! Это “надолба”! Кресло — это тоже не кресло — это “противотанковый ёж”!». «Что это за “надолбы, ежи”?!» — пробурчала недовольно жена, не знающая военной терминологии Великой Отечественной. — «Немцев останавливать — фрау Мауэр, которая, как танк прёт на меня, как пчела на мёд! Эти лунатики очень верят гипнотизёру и идут на него, как бабочки на свет! Давай, теперь впускай Мауэр!». Мауэр влетела, как и предсказывал, сломя голову, и сразу ко мне, к столу! В руках она держала очередной рисунок предыдущего сеанса гипноза! Изобразила то, что видела!

«Вот, доктор, смотрите, что я нарисовала!» — пёрла, как танк, пятидесятилетняя учительница. Но я рассчитал всё точно! Вначале Мауэр споткнулась об «ежа» — кресло, а затем задержалась у «надолбы» — столика, и пока замешкалась, я сам подскочил к ней, взял рисунок и положил его на столик. На рисунке тридцатилетняя красавица собирала цветы! Похвалив «талантливую» Мауэр, указал ей на кушетку: «Ложитесь, фрау Мауэр!». Мауэр тотчас закатила глазки и приоткрыла рот, вернее не закрыла — точь-в-точь, как в морге! Ну и картинка! Вот это гипноз — «турбо», как говорят немцы! «Я доктор летала вместе с вами! Вы были ангел, сейчас расскажу!» — глаза у Мауэр после пробуждения радостно сверкали. — «Лучше нарисуйте и в следующий раз принесёте». «Хорошо, спасибо!» — выскочила из кабинета фрау Мауэр, забыв тапочки, очки и часы.