Юрий Вяземский - Бесов нос. Волки Одина [litres]

– Стоило ли брать с собой ребенка, когда так холодно на улице?

– Стоило, – коротко и строго ответила Дарья. Виолетта смутилась и принялась извинятся за свой вопрос. А Дарья, видимо, устыдившись своей строгости, улыбнулась и стала объяснять, что у нее трое детей, две девочки и вот этот мальчик, которого они с мужем долго ждали и который родился почти во всех отношениях здоровым, однако… Она не договорила. Потому что мальчишка, услышав, что о нем зашел разговор, поднял голову к матери и, пытаясь что-то сказать, будто замычал. И сразу, без объяснений стало ясно, что он заика и очень тяжелый.

Виолетта еще больше смутилась, и видно было, что она хочет загладить неловкость, но не знает, как это сделать.

Ей на помощь пришел высокий вальяжный мужчина лет пятидесяти. Одет он был в анорак, отороченный дорогим мехом. На шее – мягкий кашемировый шарф, на ногах – дорогие кожаные сапоги на меху, на руках – на меху же перчатки из тонкой кожи. Сначала он рассказал случай, как одного мальчика, которого он лично знал и который с рождения страдал заиканием, никто из врачей не мог вылечить, хотя его многим светилам показывали. От своего недуга ребенок избавился в Иоанновском монастыре в Санкт-Петербурге, в храме-усыпальнице Иоанна Кронштадтского. Причем окончательно перестал заикаться, лишь единожды на коленях припав к мощам святого праведника.

С этой утешительной и поучительной истории (он ее весьма наставительно преподнес) мужчина в анораке плавно перешел к рассказу о великой святыне, к которой они теперь выстаивали. Начав с упоминания о том, что честной Пояс (он всякий раз употреблял слово «честной», даже когда к «Поясу» прибавлял «Пресвятой Богородицы») не только принадлежал Пресвятой Богородице, но был собственноручно ею соткан из верблюжьей шерсти, а после Успения при Вознесении отдан в руки апостолу Фоме, – с этой истории начав, вальяжный мужчина перешел к весьма подробному описанию судьбы и странствий святыни. Слушатели узнали, что в первые века христианства Пояс пребывал в Иерусалиме; в четвертом веке он хранился в каппадокийском городе Зела, откуда император Феодосий Великий вернул его в Иерусалим, а сын Феодосия, Аркадий, доставил Пояс в Константинополь.

Рассказчика, помимо Николая Николаевича, внимательно слушали Виолетта, Дарья и, как оказалось, мальчонка. Ибо, когда пояс добрался до Константинополя, ребенок, призывно глядя на мать, промычал нечто нечленораздельное, а женщина озвучила то, что хотел спросить ее сын:

– От заикания он тоже лечит?

– Лечат врачи. Святыни исцеляют, – поправил ее вальяжный мужчина и прибавил: – Честной Пояс от любых напастей может избавить истинно верующего человека.

Дарья благодарно ему улыбнулась и, глянув на Виолетту, как бы оправдываясь, произнесла:

– Ему ведь в школу идти. Как он там…

Она не договорила. А вальяжный господин перешел к описанию дальнейшей судьбы честного Пояса и тех чудес, которые вокруг него совершались: в царствование Льва Шестого Мудрого и его венценосной супруги Зои; в правление Мануила Первого Комнина, при котором был официально учрежден праздник святого Пояса; во времена злосчастного Исаака Ангела, когда пояс был выкраден из Константинополя и доставлен в Болгарию.

В середине болгарской истории рассказчика снова прервали. Сделал это мужчина неопределенного возраста; на вид ему можно было дать лет пятьдесят пять, но Николай Николаевич знал, что мужчины такого вида могут на самом деле быть намного моложе, лет даже сорока могут быть. Весь был он какой-то узкий: и фигурой, и лицом, и глаза у него узко сидели у переносицы. Бородка у него была, которую в народе грубо называют козлиной, и на этой бородке сверкали на солнце льдинки, хотя он молчал и не говорил. Одет он был в стеганую куртку и в стеганые штаны. На голове – вязаная шапка. На куртке – православный значок в виде креста с еще одним крестом в середине, Андреевским.

– Извиняюсь, конечно, но кто вы будете по профессии? – неожиданно прервал узколицый вальяжного.

Тот сначала учтиво представился, а затем сообщил, что в одном из московских вузов, на кафедре философии, он преподает религиоведение и историю религий. Фамилию его Николай Николаевич до конца не расслышал, а имя запомнил – Кирилл Константинович.

– А мне как прикажете к вам обращаться? – поинтересовался вальяжный у узколицего.

– Федор Федорович, – представился тот, но фамилии не назвал.

– Мы с вами, часом, не коллеги? – полюбопытствовал Кирилл Константинович. На что Федор Федорович сурово произнес: – Я вижу, со знанием дела излагаете. – То есть, собственно говоря, на вопрос не ответил.