Доменико Старноне - Шутка

— Видел? — спросил он довольным тоном.

— Да, только воду поставлю греть я.

— Мы не будем готовить завтрак на всех?

— Но я ведь не знаю, что ты ешь на завтрак, что ест мама и что ест папа.

— А я знаю. Мама и папа пьют кофе с молоком, а я — только молоко.

— А еще?

— А еще надо поджарить хлеб для мамы — мы с папой едим сухарики — и выжать для всех апельсиновый сок. Хочешь соку?

— Нет.

— Он вкусный.

— Все равно не хочу.

Теперь он начал показывать мне, где лежат апельсины, где стоит соковыжималка, как сделать так, чтобы тосты не подгорели (тогда от них плохо пахнет, а папа не выносит этого запаха), в каком шкафчике пакетики с черным и зеленым чаем, за какой дверцей кофеварка и где чайник, потому что ковшик, который я нашел, не годится, и где найти подставки под тарелки. Как много он говорит сегодня утром, и какая у него правильная речь, думал я. В какой-то момент он озабоченно спросил:

— Ты проверил, молоко не просроченное?

— Нет, не проверил, но если оно стоит в холодильнике, то в любом случае не могло испортиться.

— Все равно ты должен проверить, а то мама часто отвлекается и забывает посмотреть.

— Проверь сам, — сказал я, решив подшутить над ним.

Он смущенно улыбнулся, взмахнул рукой в воздухе, как уже делал вчера, и неохотно признался:

— Я не умею.

— Значит, все-таки есть что-то, чего ты не умеешь.

— Но я знаю, что надо налить немного молока в ковшик, включить газ и посмотреть, коагулировало оно или нет.

— Коагулировало? Что значит «коагулировало»?

Он опустил глаза, покраснел, потом снова посмотрел на меня со смущенной улыбкой. Он занервничал, ему невыносима была мысль о том, что он не произвел должного впечатления. Я сказал ему: «Прыгай», взял за руку и заставил спрыгнуть со стула. Затем, желая убедить его, что он не упал в моих глазах, спросил: «А что еще мы с тобой должны сделать?» Я был в изумлении (не знаю, правда, радостном ли — возможно, и нет) от его богатейшего словарного запаса, от того, как он умеет управляться с вещами, которые его окружают. Сам я, насколько помню и судя по рассказам мамы и бабушки, был неразговорчивым и рассеянным ребенком. Воображение у меня было сильнее чувства реальности; даже став взрослым, я не приучился активно участвовать в повседневной жизни; как мне казалось, единственное, что я умел, — это рисовать, писать красками, комбинировать красящие вещества всех типов. За пределами этой области я был тупица, у меня была никудышная память, мне редко когда удавалось придать моим желаниям явственную, ощутимую форму, я небрежно относился к обязанностям гражданской жизни и всегда полагался в этом на других, чаще всего на Аду. А этот мальчик в свои четыре с небольшим года выказывал такое же напряженное внимание к окружающему миру, как индейцы, которые способны были изучить сложную технику ювелиров, прибывших в Америку с конкистадорами, при помощи одной лишь наблюдательности. Он продолжал давать мне указания. Повинуясь ему, я накрыл стол на кухне. Затем последовали инструкции насчет кофе: Бетта пила без кофеина, Саверио — обычный. Так мы вдвоем загрузили кофеварки, вдвоем пустили в ход соковыжималку, причем он несколько раз упрекал меня за то, что я выбрасываю половинки апельсинов, в которых еще осталась мякоть. «Вдвоем» означает, что, даже когда надо было выполнить какое-то действие, для которого ему недоставало силы или ловкости, он настаивал на том, чтобы положить свои руки поверх моих, а если я хотел обойтись без его участия, сразу мрачнел.

— Кто научил тебя всему этому? Мама?

— Папа. Он ничего не делает один, я всегда должен помогать ему.

— А мама?

— Мама нервничает, кричит и торопится.

— Папа сказал, что тебе нельзя зажигать газ?

— Почему?

— Потому что ты обожжешься.

— Если человек знает, что может обжечься, он будет осторожным и не обожжется.

— Даже если быть осторожным, все равно можно обжечься. Обещай, что, пока мы с тобой будем тут жить вместе, ты не будешь зажигать газ, когда меня нет рядом.

— А когда ты будешь рядом, я не обожгусь?

— Нет.

— А если ты обожжешься?

Он хотел успокоить меня, объяснить, что надо делать при ожоге. В ванной, сказал он, есть коробка с красным крестом на крышке. Там лежит крем, который он хорошо знает, потому что папа мазал его этим кремом, когда он обжигался, и ожог переставал болеть.

— Крем не липкий, — заверил он меня, и как раз в этот момент, когда мне уже стало невмоготу, — я согласен был развлекать его, но устал слушать эти бесконечные инструкции по применению, — пришла Бетта. Я облегченно вздохнул. «Боже мой!» — воскликнула она, изображая восторг при виде накрытого стола.