Доменико Старноне - Шутка

На лоб мне упали первые капли дождя. В бешенстве я швырнул ведерко через перила, бросился к двери и уперся в нее плечом. «Марио!» — выкрикнул я изо всех оставшихся сил, и, к моему удивлению, это прозвучало так оглушительно громко, что я замер и прислушался. Музыка и мультяшные голоса смолкли. Похоже, Марио наконец выключил телевизор.

Несколько минут прошли в тревожном ожидании. Затем появился Марио, вид у него был довольный, перед его глазами все еще резвился кто-то из нарисованных персонажей.

— Дедушка, он за ним погнался и врезался в дерево! — весело объявил Марио.

Я не стал спрашивать, кто был этот он, боясь, что Марио пустится в долгие объяснения.

— Он тебя насмешил?

— Да.

— Отлично. А сейчас ты можешь сделать кое-что для меня?

— Без проблем.

— Можешь попробовать повернуть эту ручку так, как ее поворачивает папа, когда дверь не открывается?

— Я должен взять стул.

— Не надо, ты и так сможешь.

— Нет, чтобы сделать это как надо, я должен быть таким же высоким, как папа.

Не спросив у меня разрешения, Марио взял стул и подтолкнул его к балконной двери.

— Осторожнее, Марио!

— Я справлюсь.

Он влез на стул, а я в ужасе подумал, что я буду делать, если он сейчас упадет и расшибется. Но он не упал. Встав на ноги, он взялся за ручку двери.

— Ты должен нажать очень сильно.

— Знаю.

Марио сжал губы, его взгляд стал внимательным; он дернул ручку вверх, потом вниз и радостно крикнул: «Получилось!» Я осторожно нажал на дверь. Ничего у него не получилось. Дверь была заперта.

— Молодец. Попробуешь еще раз?

— Я же открыл.

— Марио, это не игра, попробуй еще раз. Дверь должна открыться не понарошку, а по-настоящему.

Он избегал моего взгляда, смотрел в пол.

— Я хочу есть.

— Будь добр, попробуй еще раз, хорошо?

— Дедушка, я хочу есть.

Начался дождь, ледяные капли попали мне на уши, за воротник.

— Если ты хочешь есть, ты должен впустить меня в квартиру. Попробуй открыть дверь.

Он захныкал:

— У меня сегодня даже полдника не было, я маме скажу.

— Открой дверь, Марио.

— Нет, — разозлился он. — Я есть хочу. — Вдруг он спрыгнул со стула, и у меня сердце замерло в груди.

— Не ушибся? — спросил я.

Он встал на ноги.

— Я умею прыгать лучше всех в садике.

Интересно, что еще он, по его мнению, умеет делать лучше всех? И сколько времени должно пройти, прежде чем он осознает, что во многих областях его первенство — плод воображения, что реальных преимуществ у него кот наплакал, и, наконец, придет к выводу, что он не может похвастать особыми достижениями в чем бы то ни было?

— Марио, ты точно ничего себе не ушиб? Почему ты трешь щиколотку?

— Мне тут немножко больно. Пойду чего-нибудь съем, и все пройдет.

— Марио, — позвал я, видя, что он, притворно хромая, собирается опять улизнуть. — Марио, подожди, я тоже хочу есть.

— Я принесу тебе хлеба.

— Не смей отрезать хлеб ножом! — крикнул я, но он уже был в коридоре.

Но достаточно ли одного этого запрета? Что еще мне следовало ему запретить? Поджарить в тостере хлеб. Приготовить яичницу. Включить микроволновку, чтобы разморозить ужин, приготовленный Салли. И многое другое. Вся квартира была в его распоряжении, словно декорация, на фоне которой он мог с максимальным правдоподобием играть свою роль маленького всезнайки. Саверио научил его слишком многим вещам, которые превосходят возможности четырехлетнего ребенка, и он защищался от этой непосильной ответственности, превращая жизнь в игру. Так он мог легко убедить себя, что умеет все, потому что, играя, не замечал своих промахов и провалов. Как убедительно, с какой непринужденностью он делал вид, будто справляется с любым делом не хуже взрослого. Я еще помнил те далекие времена, когда с детьми говорили на детском языке. Эта традиция при всем ее идиотизме позволяла соблюдать дистанцию между большими и маленькими. Тогда детей еще не приучали произносить взрослые слова, чтобы потом хвастаться их умом и развитостью. Мы с женой принадлежали к тем людям своего поколения, которые не признавали словечек вроде «бобо». Бетта в три года говорила как по писаному, пожалуй, даже ее сыну было до нее далеко. И как же мы гордились ею, заставляли демонстрировать свои познания перед знакомыми, задавали ей вопросы, словно попугаю. А что в итоге? Из-за этих непомерных требований у нее развилось недовольство собой, страх, что она никогда не сможет оправдать надежды, которые мы на нее возлагали. Может быть, именно поэтому она говорила Марио: «Я сделаю тебе атата по попке».