Давид Сафир - Баллада о Максе и Амели [litres]

– Он хочет завести с тобой детенышей, – сказала она. – Так, как это сделали первенцы, хотя предсказание рыжего орла и предостерегало их от этого.

В обычной ситуации я сочла бы ее слова смехотворными, но от вожака каждый день начинало пахнуть жизнью, когда он рассказывал о брачном союзе первенцев. Однако запах этот был не таким, как от Макса, от которого пахло одновременно и жизнью, и любовью. Исходивший от Пятна запах был лишь запахом желания породить новую жизнь.

Я, получалось, могла обзавестись детенышами.

Могла обзавестись детенышами с волком, который защитил бы их от всех опасностей. Кроме того, если бы он умер, мое сердце не стало бы разрываться на части. Потому что я этого самца не любила. Это было даже больше всего того, о чем я могла когда-то позволить себе мечтать на своей мусорной свалке.

С этой мыслью я заснула, и мне стал сниться тот день, когда я утратила свою сестру.

Анатьяри идет, пошатываясь, вниз по склону песчаного пригорка. Из его живота сочится кровь, и до нас доносится запах его внутренностей. Если бы он был кенгуру, мы набросились бы на него, чтобы утолить свой голод. Однако мы этого не делаем. Он ведь принадлежит к нашей стае.

Нить, связывающая меня с этой собакой, позволяла мне, лежащей на больничной койке в отделении интенсивной терапии, чувствовать, что ей снится тот день, в который все это началось. И поэтому мне, все еще пребывающей в лихорадочном бреду, тоже пришлось вспомнить об этом дне, то есть о том, как мужчина из племени с тотемом в виде змеи напал на Анатьяри и ударил его рубилом, когда Анатьяри приблизился к источнику, принадлежащему этому племени. Анатьяри из последних сил сумел доковылять до того места, где находились мы, чтоб предупредить нас о близости врага. С того времени прошли уже тысячи лет, но у меня все еще звучат в ушах его крики. Я слышала их каждый день. В каждой своей жизни.

Анатьяри, так и не дойдя до основания пригорка, падает. Йедда громко зовет шамана. Мы, собаки, бежим вверх по склону пригорка. Дьялу подбегает к Анатьяри и чувствует то, что чувствую и я, – запах приближающейся смерти. Наш брат умрет. Не сразу. Но не позднее того времени, когда наступит полуденная жара.

Шаман. Смехотворный старичок. Такой же, как все самопровозглашенные мудрецы. Ни один человек не живет достаточно долго для того, чтобы стать и в самом деле мудрым. Даже я не стала по-настоящему мудрой, хотя и помню о каждом своем возрождении. Если бы я была мудрой, то не лежала бы сейчас в больнице с разорванным лицом и наполовину обгоревшим туловищем. Медведь, смертельно раненый моими пулями, рухнул наземь в нескольких метрах от меня, и от одного только вида его трупа в моем организме пробудилось желание жить. Я поднялась на ноги, проковыляла сквозь горящий лес и в конце концов упала на землю у основания какого-то пригорка. Однако перед тем, как потерять сознание, я почувствовала, как на мое измученное тело закапал дождь. Следующее, о чем я сейчас могла вспомнить, было то, как я проснулась в отделении интенсивной терапии, и как невообразимо молодой врач рассказал мне, что, на мое счастье, меня обнаружили в лесу спасатели. Однако мне придется долго ждать, пока заживут мои раны, а потому мне необходимо запастись терпением. Терпением, которого у меня вообще-то не было.

Крики Анатьяри разносятся по всей пустыне. Рядом с ним находимся только мы с Дьялу. Йедда пытается убедить шамана помочь Анатьяри. Однако этот старик хочет помочь только самому себе, а потому обращается вместе с остальной нашей стаей в бегство, спасаясь от племени, которое считает своим тотемом змею.

– Не убегайте! – кричит Йедда.

Никто ее не слушает, кроме нас с Дьялу.

– Не убегайте!

Она пытается догнать остальных людей и кричит. Сначала это слова, затем просто какие-то звуки. Наша стая бросила Анатьяри. И Йедда начинает плакать. Эта сильная женщина – моя сестра – плачет. Я спускаюсь по склону пригорка к ней и лижу ее ладонь. Но у меня не получается ее утешить, как бы я ни старалась. Ее слезы продолжают течь, и я чувствую себя настолько беспомощной, что иду обратно к Дьялу и Анатьяри.

Никогда впоследствии я не испытывала такого страха, как тогда. Ни в голодную зиму, ни на костре, на котором меня сжигали, ни даже в концлагере.

– Наш брат будет долго страдать, – тихо говорит Дьялу.

– И кричать, – добавляю я. – Сначала громко. Затем тихо. Потому что у него будут иссякать силы.