Давид Сафир - Баллада о Максе и Амели [litres]

Инала. Не Рана. Инала.

Она помнила обо мне. О нас. О том, что мы были сестрами!

– Милая Инала, ты в каждой своей жизни была сильной.

В каждой?

Мы, получается, встречались в каждой из наших жизней?

О прародительница собак, она была тем человеком с ножом и тем человеком с кнутом!

Что сказала она во сне Макса, будучи человеком с кнутом?

Она сказала, что это месть за то, что мы отняли у нее ее любовь.

Она, видимо, имела в виду Анатьяри. Но зачем мы могли его убить? И как? Две собаки ведь никогда не смогли бы справиться с крепким мужчиной. В этом всем не было никакого смысла.

Йедда сделала шаг по направлению ко мне. Я пребывала в таком замешательстве, что не смогла бы отскочить от нее прочь. Она наклонилась ко мне и коснулась меня рукой. Затем она ласково погладила меня по шерсти на спине. Это был первый раз, когда до меня – до Раны, не Иналы – дотронулся рукой человек.

– Почти как раньше, – сказала она.

Да, ее прикосновения казались мне очень знакомыми, когда она гладила меня ладонью по шерсти. Они были успокаивающими. Приятными. Такие ощущения не могли дать прикосновения лап ни одной собаки.

– Мы были сестрами, – продолжала Йедда.

Я потянулась к ней своей мордочкой, и она еще больше наклонилась ко мне – так, что ее лицо оказалось совсем близко к моей мордочке.

– Я уже давно не бывала так близко к тебе.

Наши носы были друг от друга на расстоянии буквально в длину трех волосков. Я уже хотела прикоснуться своим носом к ее носу, когда она вдруг сказала:

– Когда я в последний раз гладила тебя в пустыне, потом я вас обоих убила.

На том раскаленном песке я впервые сошла с ума. Возможно, после этого я всегда была сумасшедшей. Эти собаки должны поплатиться за то, что они мне тогда сделали. Расплата должна наступать снова и снова. И теперь, после того как я прошла через концлагерь, они должны поплатиться даже больше, чем когда-либо раньше. Мне вспомнился огонь в печах. Вспомнились друиды и костер, на котором сжигают людей. Эти собаки должны сгореть.

Йедда продолжала меня гладить, но уже как-то грубо и против шерсти. При этом от нее начало пахнуть ненавистью.

– И в этой жизни мне придется вас опять убить, – сказала она.

Придется? Это ведь может происходить только по ее собственной воле. Кого-то убивать – это ведь не может быть предначертано судьбой! Да-да, конечно, моя сущность как хищника состояла в том, чтобы убивать других зверей ради пропитания. Однако убивать из мести – это что-то совсем иное.

Мне захотелось ткнуться в нос Йедде, чтобы она почувствовала, что я не мышь, не заяц, не крыса…

Она выпрямилась.

– Мы все еще можем быть сестрами! – отчаянно залаяла я.

– Мне необходимо от вас наконец избавиться, – тихо сказала Йедда.

– Мы убежим, и ты нас никогда уже больше не увидишь! – завыла я. – И в самом деле никогда!

Она выставила серебристый металлический предмет в моем направлении, нажала на него пальцем, и из него снова выскочило пламя. Я уставилась, как зачарованная, на этот маленький огонек.

– Тот друид был бы очень рад, если бы у него появилась зажигалка.

Ее голос звучал насмешливо.

Я не поняла того, что она сказала. Но пламя само рассказало мне обо всем. Йедда хотела нас сжечь.

Она, вытянув руку в мою сторону, держала огонь на расстоянии одной собачьей морды от меня. Я отпрянула назад на длину собачьего туловища, а потом еще на столько же и еще. На мою голову все равно веяло жаром, исходящим от пламени. Я, наверное, рехнулась, но у меня мелькнула мысль, что я могла бы ее переубедить. Она посмотрела на меня странным взглядом и сказала:

– Бегите!

Настоящий пожар я в своей жизни видела лишь один раз. Во время одной сильной ночной грозы молния ударила в другой конец мусорной свалки. Языки пламени поглотили все – пластмассу, металл и испорченную еду. Мы едва не задохнулись от дыма, когда бежали под проливным дождем к краю свалки, не слыша даже своего собственного тявканья. Разряд грома нас всех оглушил. Мы с братьями и сестрой остановились лишь на берегу реки, которая текла возле свалки. Пожар полыхал всю ночь и весь следующий день, пока люди, наконец, не потушили его водой, которую они лили на него из гигантских трубок. Прошел целый день, прежде чем к нам вернулся слух, и почти полгода, прежде чем мое левое ухо перестало ныть. Запах горящего мусора был для меня самым худшим из всех, которые я когда-либо чувствовала, пока я не столкнулась с запахом из трубы здания, в котором сжигали собак. Может, Йедда хотела сжечь нас в таком же здании?