Иоахим Новотный - Новость

«С ремнем и портупеей!» — строго приказал первый. А второй заметил в раздумье: «Гранат бы где достать!»

Я слушал их разговор затаив дыхание. Еще десять минут назад я жестоко поссорился с ними из-за того, что меня отстранили как недоростка, теперь я их боготворил. Как много значит разница в два года! Эти двое плевали на взрослых и на их законы и шли на войну сами по себе. Не нужен им ни фольксштурм, ни родительское благословение. Вот настоящий германский дух! Сгорая от зависти, я все же чувствовал, что эти два года разницы в возрасте создавали между нами непреодолимую пропасть. И причастность к их тайне почитал за великую честь для себя. А поэтому тихонько отполз в сторону, вернулся в деревню и до самой ночи не проронил ни единого слова: боялся, что, заговорив с кем-нибудь, я — просто от распиравшего меня восхищения их смелым замыслом — не смогу удержаться и проболтаюсь. На следующее утро этих двоих хватились. Их ждут и поныне…

Многое изменилось с тех пор, как они сгинули. А глыба осталась такой, как была. Замысловатый лабиринт на ее поверхности по-прежнему задает нам загадки, хотя интерес к нему со временем упал. И за валом опять укрылись двое мальчишек, замышляя что-то секретное. Я же сползаю назад, тихонько перепрыгиваю через второй вал и неслышно удаляюсь. Пусть их куют свои тайные замыслы. Может, они задумали свести с кем-то счеты, устроив у него под окнами ночную пальбу. Это называется у нас пасхальным салютом. Или решают, какую из девчонок облить водой утром первого дня пасхи. Что бы ни было у них на уме, их можно спокойно предоставить самим себе. Они способны на детскую шалость, но не на проступок, ведущий к преступлению. Для этого они просто слишком многое понимают.

И то, чего не смогли добиться солнце, птицы и цветы, свершилось, как только я это понял. Я почувствовал, что мелочная раздражительность, мучившая меня с самого утра, улеглась и наконец-то уступила место праздничному настроению, вполне уместному в такой день.

Перевод Е. Михелевич.

Значит, так: с ящиком яблок через поля, справа педаль и слева педаль, одна рука у багажника, другая на руле, взгляд устремлен на дорогу, но окидывает и окрестности, душа открыта навстречу дню — это и есть Штрагула. Он едет под шорох опавших листьев — уже октябрь, его подгоняет сильный восточный ветер, над ним солнце и облака. Штрагула сворачивает, ветер теперь уже дует сбоку, и он слегка сгибается под его напором, доезжает до леса, под защитой которого выпрямляется и снова нажимает то на правую, то на левую педаль, одна рука у багажника, другая на руле. Шпрембергская дорога, думает он, вот и Шпрембергская дорога. И это, собственно говоря, все.

А на самом деле только начало. Потому что велосипед неожиданно накреняется, Штрагула снимает левую ногу с педали, притормаживает ею, приминая кочки, останавливается, осторожно переносит правую ногу через раму, прислоняет велосипед к дереву и садится на пень. И ужасно удивляется, чувствуя вдруг себя таким счастливым.

Сомнение закрадывается в его душу: постой, Штрагула, так не бывает, чтобы просто среди бела дня, когда везешь яблоки, без всякой причины чувствовать себя счастливым: здесь что-то не так. Штрагула прислушивается к ветру, жмурится на солнце, принюхивается к грибному запаху, ощущает тепло дерева, на котором сидит, — нет, и в самом деле он счастливый. По крайней мере в это мгновение.

А если это мгновение остановить?

Штрагула садится на велосипед и едет дальше по Шпрембергской дороге, теперь чуть быстрее. Штрагула рад, что знает, как называется эта дорога. Потому что это помнят здесь немногие, пожалуй, только старики, чьи отцы когда-то ездили по ней в упряжках и гнали по ней скот на рынок.

Тогда, наверное, здесь было шумно: раздавалось щелканье бичей и скрип колес, «тпру» и «ну», с телег слышались грубоватые шутки — там время от времени прикладывались к глиняным фляжкам, в кибитках кричали цыганки, нетерпеливые парни исчезали с хихикающими девчонками в кустах.

Теперь рынка больше нет, и Шпремберг — не центр, куда съезжаются со всей округи, а просто город, каких много; попасть туда можно по железной дороге или по шоссе, пролегающему за лесом. Старая дорога почти совсем заросла, ее теснят при вспашке плуги, которым необходимо пространство, чтобы развернуться. Может быть, Штрагула последний раз едет здесь между полем и лесом, может быть, то, что зовется Шпрембергской дорогой, скоро совсем исчезнет. И только для Штрагулы еще светлая песчаная полоска, уцелевшая после плуга, останется тем, чем была: Шпрембергской дорогой.