Шэн Кэи - Красные туфельки

Едва выдержав от нетерпения несколько десятков ходов, Фэн Ботао наконец пустил в ход тайный приём, о котором вычитал лишь накануне вечером. Рука Хэ Лаоэра замерла, а выражение лица стало сосредоточенным. Фэн поторопил:

— Давай быстрее.

Хэ бросил на него взгляд и вдруг жутковато рассмеялся, заскрежетал зубами, как ножницами по жести. Только тут Фэн Ботао осознал, что так называемый тайный приём он на самом деле уже использовал много лет назад в Праздник середины осени. Порядок ходов, позиции размена и даже очерёдность потери фигур в этот раз полностью повторились. Он как будто заплутал в лабиринте времени.

Вечный победитель Хэ Ааоэр сделал, казалось бы, малозначительный ход, но позиции Фэн Ботао сразу обрушились. Хэ изрёк:

— Последняя партия, больше с тобой играть не буду.

Раньше Фэн Ботао как-то терялся и начинал заискивать, но сегодня он вдруг сказал:

— Хорошо.

Хэ Лаоэр даже опешил, сделал несколько ходов в развитие успеха и, заметив, что Фэн отвечает ему механически, срубил генерала и собрался уходить. А Фэн Ботао же, как будто его обезглавили, остался прикованным к месту.

Хэ Лаоэр, колыхаясь огромным желеобразным телом, медленно проплыл через улицу, переулок и наконец добрался до своих дверей. Когда он доставал ключи, его настиг Фэн Ботао. Люди вновь заметили опасный блеск в глазах Фэн Ботао, и не только они, — обернувшийся Хэ Лаоэр тоже его увидел. Но не мог же он спросить: «Ты что, собираешься меня убить?»

— Так не пойдёт. Ты должен сыграть со мной ещё одну партию.

Фэн Ботао громко потряс шахматами в целлофановом мешке.

Окружающие поняли, что Хэ оказался в затруднении и пытался подобрать доводы, чтобы отказаться, но в итоге ему осталось лишь проявить великодушие победителя, и Фэн буквально втолкнул его в комнату.

Семеро жителей Цзюйцзючжэня были свидетелями, что в половине шестого вечера Фэн Ботао вошёл в квартиру вдовца Хэ Лаоэра, но никто не мог засвидетельствовать, когда он ушёл. Смерть Хэ Лаоэра обнаружилась в девять вечера. Пришедший за ним сослуживец-сменщик заметил в свете уличного фонаря длиннющую цепочку муравьёв, а следом почуял появившийся трупный запах. Хэ Лаоэр недвижно лежал, завалившись на кухонный стол, на голову его было наброшено белое полотенце. В центральной части оно пропиталось кровью и походило на японский флаг.

В одиннадцать вечера Фэн Ботао, также вдовец, потихоньку открывал противовзломную дверь в свою квартиру. В темноте ему почудилось множество пальцев, протянувшихся к нему, он было отпрянул, но ледяные пальцы одновременно бросились на него и вцепились в виски, грудь, лоб. Фэн невольно выронил сумку из рук.

Фэн Ботао объяснял, что покинул квартиру Хэ около шести вечера. Хэ проводил его до порога и, похлопывая по плечу, увещевал, мол, если не выигрываешь, то не стоит играть. А после шести Фэн, как обычно, отправился гулять в парк, и в этом состояло его уязвимое место.

Полицейский спросил:

— Кто-нибудь может подтвердить, что ты в то время был на прогулке?

— Я ни на кого не обращал внимания, голова у меня была забита шахматами.

— Ты всё время ходил в парке?

— Да.

— Сколько кругов сделал?

— Где-то один-два.

— Ладно, ты нам не заливай, там дорожку перекопали.

— Точно-точно, я же видел.

— Тогда говори, где её перекопали?

Фэн Ботао ответить не мог. В последующие четыре-пять дней в комнате для допросов он то принимал позу всадника на полусогнутых ногах, то делал петушиную стойку на одной ноге, ещё ему периодически не давали спать. Он слышал лишь требование: «Признавайся», которое, подобно снотворному, едва не сломило его по-мальчишески строптивое сердце, едва не загнало его на призрачные луга, покрытые золотистыми цветами. Но Фэн выдержал, он понимал, что минутная слабость равнозначна смерти.

На седьмой день допросов явился партсекретарь политико-юридического комитета Ли Яоцзюнь. Само собой разумеется, он сел на место следователя и приказал:

— Поднять голову.

Фэн медленно поднял голову, и на лоб ему упал луч света, пронзивший полуденный мрак. Он опустил голову и вновь услышал резкий оклик:

— Поднять голову!

Фэн попытался увернуться от пронзительного взгляда допрашивающего, но тщетно, он почувствовал себя обнажённой женщиной, за которой наблюдают и которая не может укрыться, сжавшись в комок. В момент, когда дрогнула его оборона, Фэн издал жуткий вопль, наручники, его ножные кандалы, суставы и стул заходили ходуном. В голове промелькнуло: «Приказывай, отец!»