Джером Чарин - Смуглая дама из Белоруссии

Но лучше было бы Чику поберечь себя. Он харкал кровью в кусок холстины и утирался рукой. Мама была права: то нападение его подкосило, и он так никогда от него и не оправился. Обреченный генерал, своим жезлом он сигналил о собственной гибели.

— Маляр, — посоветовала мама, — тебе нужно лежать.

— Вот еще. Меня в клетку не загнать. Без запаха краски я просто дышать не могу.

— Милок, скажи это своим легким.

Чик повернулся ко мне.

— Малыш, надо было наводнить больницу двумя сотнями рабочих, организовать осаду и начать харкать кровью, чтобы твоя мать наконец назвала меня «милок».

— Прекрати, — сказала мама. — Не то ребенок Бог знает что подумает.

Чик даже не смог позволить себе краткой передышки в «Ливанских кедрах». Меир повздорил со своим подручным, и Чик лишился протекции Коротышки Лански. Конкуренты сорвали Чику всю его «шокотерапию». Наняли бандюг, и те перебили руки лучшим Чиковым малярам. А Чику пообещали, что макнут его в белую краску, а краску подожгут. Бандюги запугали его детей, ворвались в класс к Марше в «Уильям Говард Тафт», вымазали ей лицо мелом, написали на доске: «Чик Эйзенштадт — покойник» — и, одарив учащихся жвачкой и конфетами, скрылись.

Против бандюг Чик нанял русских гангстеров, но армию маляров пришлось распустить. Ему на хвост сел налоговик: дескать, Чик кладет деньги в карман, а налоги не платит, типа, он задолжал Дяде Сэму сотню тысяч долларов. Сражаться сразу и с бандюгами, и с Налоговым управлением Чику было не под силу. Он нацепил фальшивую бороду и залег на дно.

— Фейгеле, за этим стоит Рузвельт. У меня есть враги в верхах.

— Президент не обижает маляров — только стоматологов, которые помогали ему прийти к власти. Он скармливает их Тому Дьюи. Но у тебя же есть знакомые генералы, адмиралы. Кто доставал их женам дефицитные шелковые чулки? Может, к ним обратиться?

— Но как? Кто захочет признаться, что якшался со спекулянтами? Они пытаются начать с чистого листа, вычеркнуть меня из списков. Они мне враги, Фейгеле.

И тут встрял я.

— Дядя, я буду твоим защитником. Я обещал Дарси, что выучусь на адвоката.

— Смотри, не забудь. Ты мне очень пригодишься, Малыш, когда меня снова закатают в Синг-Синг.

Мы обедали с Чиком раз в месяц — обязательно во второй половине дня, когда «Суровые орлы» закрывались для посторонних и Чик мог снять бороду. Без местного русского торта он совсем отощал. Постоянно кашлял в кулак и сыпал сахар в чай, а чай тот был вперемешку с его кровью.

— Чики, ляг в больницу, прошу тебя, а то как бы не стало поздно.

— Мне нельзя светиться. Рузвельт меня арестует.

— Идиот. Рузвельт не знает, что ты жив.

— Адмиралы внесли меня в его черный список.

— Что такое черный список?

— Люди, которые после войны могут представлять опасность.

— Это ты-то опасность? Мой бедный Чик. Президент отвернулся от Бронкса. Отдал нас на откуп Дьюи.

— Отдал нас на откуп Дьюи, — повторил Чик, и это было последнее, что он нам сказал.

Рандеву и ежемесячные обеды в «Суровых орлах» прекратились. Чик превратился в отщепенца-неудачника. А от нас отвернулась удача. Мы по нему, живому, сильно горевали, только мама иногда сомневалась: а жив ли он вообще?

— Фейгеле, — сказал я, — тогда давай пойдем и поищем на кладбище. Чик бы не потерпел, чтобы его похоронили где-либо, кроме Бронкса.

— А если он умер, когда был один, в этой своей дурацкой бороде? Полицейские тогда просто бросили его в общую могилу.

— Не такие уж полицейские тупицы. Борода бы отвалилась, и они узнали бы Чика.

— Мой юный Шерлок Холмс, — сказала мама. — Дело закрыто.

Но оно вовсе не было закрыто. Потому что эти два спекулянта — Дарси и Чик — не давали маме покоя, что живые, что мертвые. Мамино сознание оказалось моим больным местом. И оно выкидывало разные штуки. Мама замирала перед зеркалом — один глаз густо подведен, другой хмур и наг, — и Фейгеле была что твои Джекилл и Хайд одновременно. Она бормотала:

— Малыш, пойдем жить к стоматологу.

И приходилось мне, мальчишке моложе семи, в кепке с «Браунами», с черепушкой в следах стригущего лишая и бледных шрамиках, втолковывать ей:

— Мам, я тоже скучаю по мистеру Дарси, но мы не можем пойти к нему жить. Он лежит в земле. И даже если я возьму лопату, пойду на «Вудлон» и откопаю его гроб, нам туда все равно не поместиться. Крышка не закроется, и птицы будут клевать нам глаза.

— Тогда пойдем жить к маляру.

— Мы не знаем, где он, Фейгеле. Но я могу оставить ему записку на стене в «Суровых орлах».