Збигнев Домино - Пора по домам, ребята

— Всюду, браток, тяжело. Но продовольствие из центральной Польши на подходе. И его будет с каждым днем все больше. Скоро гражданские власти примут от нас административные дела, снабжение.

— А уж совсем плохо с ребятишками…

— С какими еще ребятишками?

— Ну есть в семьях: и польских, и немецких. Дети есть, а молока для них нет.

— Да! Ну, ты только посмотри, Людвик, Сильницкий — холостяк, а уже понимает, что детям в первую очередь нужно.

— А что, поручик, не осталось в имении коров? — вмешался Затора.

— Честно говоря, есть одна, но сейчас она на отеле. Ну и с десяток телок сохранилось каким-то чудом. А в деревне даже козы нет, что уж тут говорить о коровах. Пытался с Козинцовым договориться, но тот не хочет ни о чем и слышать.

— А какое отношение к этому имеет Козинцов?

— Часто в стадах, которые перегоняют по этапу из Германии, есть дойные коровы. Разумеется, несколько литров молока на деревню он дает, но ни о какой корове он даже не хочет и слышать.

— Знаешь что, Сильницкий, пригласи-ка сегодня своего Козинцова на ужин. Мне кажется, что надо с ним поближе познакомиться. Как ты думаешь, Людвик, стоит?

— Думаю, товарищ майор, что в этом есть резон.

— Если у тебя есть, что на стол поставить, приглашай гостей, поручик.

Майор Таманский любил и умел петь. Особенно после нескольких рюмок, да когда компания за столом собиралась достойная. На ужине, который устроил командир четвертой роты, было немного спирту, да и компания подобралась подходящая. Впрочем, много ли надо, чтобы фронтовики, собравшиеся спустя несколько недель после войны, быстро нашли общий язык. Им было о чем поговорить, о чем повспоминать, о чем взгрустнуть. Поляки были на своей земле, у себя дома. А майор Таманский, капитан Козинцов и его заместитель — старший лейтенант Лисовский — далеко от своей родины. И поэтому, когда майор Таманский затянул свою любимую старую военную песню:

капитан Козинцов украдкой вытирал на удивление часто запотевавшие очки и подпевал:

Когда на следующий день рано утром они отправились в обратный путь в Зеленое, уже сидевший в машине Таманский подозвал подпоручика Сильницкого:

— Послушайте, подпоручик, чуть было не забыл сказать вам об одной важной вещи. Сегодня же явитесь к капитану Козинцову, передадите ему привет от меня и замените своих телок на дойных коров…

Воскресенье. Сташек с раннего детства любил седьмой день недели. Ведь это был всегда необычный день. И не только потому, что взрослые не занимались своими повседневными делами и были какими-то иными, радостными: позже вставали, старательней умывались, празднично наряжались, вкусно ели, шли в костел, ходили друг к другу в гости, говорили о том, о сем. На фронте тоже случались передышки, когда солдату казалось, что наступило воскресенье. Стало быть, бывало, что он пришивал белый и чистый подворотничок к пропитанному потом и пылью мундиру, чистил неизвестно откуда взявшейся ваксой сапоги, брился, стригся, приглаживал волосы ладонью, поправлял ремень, закуривал спокойно самокрутку, говорил с товарищем о былой жизни, мечтал, как-то будет после войны, садился где-нибудь в уголок, писал письмо, выпивал рюмку, шутил, как обычно, над самим собой, над людьми и всем белым светом, слушал гармошку, вместе с другими подтягивал грустную и сердечную песню. А когда над головой выли пикирующие бомбардировщики, кругом рвались мины и свистели снаряды, когда пыль, земля, дым, пот, а часто и кровь застилали глаза солдату, когда ты вскакивал и падал, а этот окоп, блиндаж, дом, куст или мостик казался неприступным, когда рядом с тобой — как рыба, выброшенная из воды, — бился в предсмертных судорогах твой друг, с которым мгновение назад затягивался по очереди остатком самокрутки, когда скорбь по нему и жалость к самому себе, когда липкий страх не позволял подняться, оторвать голову от земли, когда по команде, в который уж раз, вскакивал и с яростной решимостью пробегал несколько шагов вперед — тогда для солдата не было воскресенья. В то время у него было только одно непреодолимое, необычайно сильное желание: дойти туда, куда надо дойти, взять то, что необходимо взять любой ценой, несмотря ни на что, иначе этот ад никогда не кончится. Солдат не думал тогда ни о воскресенье, ни о смерти, не думал ни о чем: он воевал…