Алан Черчесов - Венок на могилу ветра

— Женщина, скажи-ка мне как на духу: может, я был неправ? «Еще бы», — размышляет Дзака про себя, но вслух произносит:

— Ты был прав. Ты был прав почти что во всем и всегда.

— Вот и славно, — соглашается он, а сам с невольным лукавством признается себе: вот ведь как, даже ей невдомек, что мне дела нет, что мне безразлично. Неужто же смерть — лишь последний способ всех одурачить?..

Минуту спустя он постигает всю правду как есть. Вместо слезы на погасших глазах Дзака замечает в углу его рта кроткую слюнку. «Вот и все, пора плакать, — рассуждает она, положив на мертвые веки припасенные два пятака. — Надо собраться с духом и зарыдать. Чего проще?» На лице старика заскорузла гримасой то ли боль, а может, улыбка — ей не понять. «Пусть разбираются с этим другие, — решает Дзака. — Мне и разницы нет». Прижимая платок к сухим, как песок, глазам, она подходит к двери, не в силах ссутулить прямую, упрямую спину. Ночь как раз посреди — между тем, что уж сделала смерть, и тем, что ею еще сотворится…

На гроб старика идут те же доски, что однажды пошли на гроб той, что была похоронена вовсе не в нем, а в толстущей конской попоне. Туган со своими двумя сыновьями строгает и пилит, неспешно, со знанием дела, гвоздит для отца громадный ковчег. Цоцко недоволен: негоже в траур новому старшему дома само-ручно плотничать гроб. Достаточно было доверить это соседям, чай, справились бы не хуже него. Но Туган разрешил все по-своему. Попробуй ему теперь запрети! Цоцко замечает, что несколько раз его брат, как в раздумье, глядит на свой безымянный, увечный избыточным ростом, скособоченный в талии палец, словно никак не может понять, зачем ему нужен этот урод. Потом, как ни в чем не бывало, Туган продолжает строгать.

Забот у Цоцко полон рот: не только грядущие бдения, сами похороны да поминки вослед. Ему надобно кое-что поскорее уладить с Дзака. Выбрав минуту, он подает ей знак перейти из хадзара в пристройку и, не успевает она туда заступить, говорит:

— Вот что, мать. Чтоб тебя в неподъемном горе твоем не тревожить еще и загадками, скажу прямо: коли вздумаешь вдруг кому что сболтнуть про внучка своего Казгери да ловушку в лесу — жди беды. Женщины мне все рассказали. Видели, как в то утро ты поспешала к Хамыцеву дому, а потом оттуда вдруг к лесу побежала жена его, что три дня уже как не жена, а подружка червям да покойница. Не знаю, что ты ей там набрехала, зато мне известно другое: откроешь хоть раз еще рот — чем заткнуть его, мне не надо гадать. Даже не мне — Казгери. Это он мне тогда тебя продал. А теперь вот со страху с него станется перепродать всю тебя с потрохами уже дочке твоей, Ацырухс… С таким-то позором, сама посуди, будь она трижды красавица, ей не ужиться. А тебе и подавно. Придется отсюда уйти. Только мне вот сдается, скитаться тебе не по нраву. Мне сдается, ты всю свою жизнь искала гнездо…

Он был прав. Дзака лишь кивнула. Если хватит ей духу, она-то уж знает, как его провести. Похоронят отца его, справят поминки, — а там будет видно.

Вернувшись к носилкам, на которых лежит, ожидая земного прибежища, безучастный мертвец, она вглядывается долгим покоем в его заострившееся лицо и размышляет: «Надо же, а ведь мнил себя чуть ли не богом. Стоило опочить, как сразу сморщился, скис. Кажется, будто вдвое усох против прежнего и оплюга-вел. Старик как старик, никакого отличия от других мертвецов. А бывало, все гневался, все топотал да гремел на весь дом, упиваясь своей громкой властью. Где ж теперь эта власть?.. Когда рассказал мне про мать и отца, я поняла его тайну. Это тайна побега. Был он так непростительно грешен, настолько повинен сам для себя, что нашел лишь единственный способ с этим ужиться — стать всевышним судьей. Вот и вся его чертова власть. Одна видимость. Тошно…»

Старика хоронят на том же холме, где тщедушно бугрится землею другая могилка. Два дня кряду затем идет нудный дождь. Несмотря на него, поутру каждый раз на обеих могилах круглым светочем памяти у креста серебрится рассветом свежий венок. Ацырухс мастерица плести их, любому известно. Завернувшись в лохматую бурку, Хамыц тихо глотает слезу… Пятый день пошел нынче, как случилось несчастье.

В этот день Даурбекова дочь приступает рожать. Схватки длятся до ночи, ей больно. Больно так, как ни разу и не было ей до того. А когда наконец появляется плод с гневным криком, Тугана жена, потрясенная, навзничь падает на пол. Дзака совладает со страхом. Лишь она да сама роженица продолжают бороться за новую жизнь. Наконец все закончилось. Вот он, ребенок. Пуповина зарыта. Можно кликнуть Цоцко.