Тадеуш Бреза - Валтасаров пир. Лабиринт

— А на произвол судьбы бросить все было бы с нашей стороны нехорошо, — сказала Ванда. — Ведь у нас в прошлом столько связано с Левартами и плохого и хорошего. Да и сейчас как-никак мы живем в их доме. Фаник первый написал нам и просил поддерживать с ним связь.

Фаником называли они, как и все Уриашевичи, Франтишека, сына Станислава Леварта, у которого много лет работали отец Анджея и двоюродный брат отца, Конрад.

— Когда ясно стало, какой оборот принимает дело, — продолжала Ванда, — мы немедля дали ему знать, чтобы он приехал или прислал кого-нибудь. Сами заниматься этим мы не в состоянии.

— Вы по почте его известили?

— Нет, что ты!

— Вы часто встречались с Фаником в Париже? — спросила Тося.

— Нет, тетя.

— А до войны ведь неразлучными друзьями были.

Анджей развел руками. Леварт перед самой войной послал сына в Швейцарию. И Фаник не испытал ни лишений, ни опасностей. А молодой Уриашевич провел всю войну в Варшаве.

— Во всяком случае, — сказала Ванда, — он оказал доверие тебе. Мы так и думали, что он к тебе обратится.

— Что ж тут удивительного? — Анджей пожал плечами. — Ведь я ее прятал. И знаю, где искать.

Ванда не спускала глаз с племянника; лицо его не выражало радости. Он приехал сюда ради Франтишека Леварта. Но говорил о нем без восторга. И без восторга относился к делу, за которое взялся по его просьбе. Ванде показалось, что она понимает его состояние. Наверно, винит их в глубине души за свой вынужденный приезд.

— Пойми, самое большее, что мы могли взять на себя, это написать письмо! — вырвалось у нее. — Мы целиком предоставлены себе, а в каких условиях живем, ты сам видишь!

В прежние времена у нее была привычка жестикулировать, но сейчас ее смущали огрубевшие руки. К тому же от них пахло хозяйственным мылом.

— Мы вышли из горящего города, в чем были, с больной старой матерью. По очереди толкали с Тосей кресло на колесиках. А оно ломалось то и дело. Что мы тогда пережили, передать невозможно.

— Не надо, он же все знает, — попыталась остановить сестру Тося.

Анджей знал кое-что из писем, рассказов очевидцев, которых встречал за границей, но не от самой Ванды. И для нее это было не одно и то же.

— Невозможно передать, что мы тогда пережили. Перезимовали в простой деревенской избе, потом вернулись в Варшаву. И поселились в этом домике — все-таки крыша над головой. Последнее мамино кольцо пришлось продать, мои серьги. Привели кое-как жилье в порядок, и вдруг у нас отбирают вторую комнату. И вселяют эту Климонтову!

— Но ведет она себя вполне прилично, — сочла нужным сказать ей в оправдание Тося. — Позволяет пользоваться своей комнатой, вот как, например, сейчас. Иногда я или Ванда ночуем здесь, даже когда она дома. Потому что мама во время сильных болей так стонет, что глаз нельзя сомкнуть. А новальгин для уколов достать не всегда удается.

Анджей слушал с унылым видом. Надо бы сразу сказать теткам, что он, не в пример прочим, не привез денег из-за границы. Он это чувствовал. Но язык не поворачивался их огорчить. И чтобы поддержать разговор, он из приличия спросил:

— А кто она, эта Климонтова?

— Учительница, — сказала Тося. — Работает в системе народного образования. Кажется, инспектором. Часто уезжает.

В конце концов Анджей превозмог себя и сказал, краснея:

— Мне бы очень хотелось вам помочь, но с деньгами сейчас у меня туговато.

— Что ты, детка, это же понятно!

— Увы, — вздохнул он. — Из лагеря я приехал в Париж без гроша. Пытался устроиться — и там, и в провинции. Вначале еще удавалось. Но теперь все иначе: если наличных нет или капитала в банке, а только руки да голова, дело плохо!

— Ты, значит, не сердишься, что пришлось вернуться из-за нас? — повторила Ванда вопрос, который задала в начале разговора.

Анджей снова запротестовал. Несмотря на это, Ванда еще раз привела свои доводы, несколько изменив их.

— У Фаника, по-моему, ничего ценного не осталось из отцовского имущества, кроме этой вещи.

— У него вообще больше ничего нет, — уточнила Тося. — Эта вещь — все его имущество…

— И землю под строительство новой трассы забирают, — поддержала Ванда сестру.

Анджей знал об этом. Участок, на котором до войны стояла фабрика Леварта, пересечет большая коммуникационная артерия. А на остальной площади предполагалось разбить парк.

— Значит, из всего состояния у него сохранилось только то, что ты замуровал в стене, — сказала Ванда. — Сначала мы думали за это взяться сами, ясно было, что Фаник ни в коем случае на родину не вернется, но побоялись ответственности. Что он подумал бы о нас, если бы дело сорвалось! Чего доброго, еще властям сообщил бы, и тогда нам несдобровать! И вообще легко сказать: сами! Мы просто физически не справились бы. А что значит полагаться в наше время на посторонних — сам знаешь. На людей нашего поколения рассчитывать нечего, они такие же беспомощные, а молодым веры нет. Как, впрочем, после всякой войны! И вот мы вспомнили про тебя и в том же письме, где сообщали про эту злополучную трассу, намекнули, что ты наверняка не откажешься ему помочь.