Ольга Бондарева - Жизнь в четырех собаках. Исполняющие мечту

Мы сознательно поддавались на любые провокации природной стихии и сливались с ней воедино, освобождаясь, очищаясь и обновляясь. Наши души взлетали, парили, резвились и, насладившись, возвращались в наши тела, как борзые возвращаются к своим хозяевам после угонки. А собаки возбуждали наш дух демонстрацией своего великолепного бега.

Бег Сармата отличался от бега Айны. Он бежал легко, без видимых усилий, тело его плавно изгибалось в процессе поскачки, телодвижения выглядели элегантными и эстетичными. Снег, воздетый его скачкой, кружился позади высокими, но аккуратными завихрениями. Айна скакала с заметным усилием, грубо и резко выгибая и выпрямляя спину, но чувствовалось, что ей это дается легко. Земля за ней извергала столбы снега. Она быстрее брала с места и опережала Сармата. Он догонял ее, но не перегонял. Сармат был более увертлив на поворотах, Айна — скоростнее. Она была разгулявшейся на море бурей, Сармат — бурей в начале.

Если представлялся случай взять зайца, Айна никогда не уступала зверя Сармату, вырываясь на корпус вперед. Пока Сармат позади и сбоку отрезал серому хитрюге возможность угонки, Айна зайца ловила. Кобель особо не расстраивался, довольствуясь радостью и энергией угонки.

Что мне импонирует в борзых, так это их жизнеутверждающее начало. Они никогда не отчаиваются и надеются на лучшее, приветствуя своей лучезарной улыбкой рассвет и ею же провожая закат. Жизнелюбие борзых не знает границ и помогает жить и нам.

После летнего одиночества Сармат изменил отношение к кошке Машке. Всем домашним, отлучившимся летней порой к маме, он простил свое страдальческое лето, а Машке — нет. По поводу и без повода кобель порыкивал на кошку и прогонял ее от себя.

Временами он брал в зубы сухарик и приближался к кошачьему логову, которое располагалось в углу изголовья нашей кровати. Там, на подушке, свернувшись калачиком, большую часть суток дремала Машка.

Подойдя к кровати, Сармат клал сухарь перед кошкой. Та мгновенно просыпалась, и ее взгляд начинал судорожно метаться в поиске пути к бегству. Но все пути заслонял вредный кобель.

Машка столбиком вжималась в угол между стенами, а ее осоловевшие от ужаса глаза заволакивала туманная пелена. Сармат, не сводя с кошки злых немигающих глаз, разгрызал сухарь на мелкие кусочки, открывая и показывая крупные белые клыки и частокол крепких передних зубов.

Убедившись в полнейшем ужасе Машки, кобель медленно, по одному, съедал сухарные кусочки. Смачно чавкая, он перебрасывал их в пасти от щеки к щеке. Трапезу перемежал зевками, демонстрируя Машке огромные возможности своей ротовой полости. Кошка изредка приподнимала веки и смотрела на этот ужас мутным, затравленным взором.

Пережевывание чередовалось булькающими звуками заглатывания пищи. В моменты глотания голова Сармата вплотную приближалась к Машке. Каждое попадание сухариков в пищевод своего мучителя кошка отмечала дополнительным вжатием туловища в угол.

Покончив с сухарем, Сармат методично, не торопясь, слизывал крошки, выбрасывая в направлении Машки змееподобный язык и увлекая его назад в широко разинутую пасть.

Насытившись таким садистским способом, кобель удалялся с довольной ухмылкой. Машка провожала его выпученными глазами, постепенно выходя из кошмарного транса.

Убедившись, что удовлетворенный издевательством Сармат оставил ее в покое, кошка тяжело вздыхала и укладывалась спать. Бежать ей особо было некуда. Квартира маленькая. Да и жизнь под кроватью — не жизнь для свободолюбивого кошачьего создания. Лучше умереть, стоя у стены, чем всю жизнь просуществовать на карачках под кроватью.

Что касается меня и мужа, то мы не вмешивались, если не считать моего грозного предостережения Сармату не трогать Машку. Предпринимать большее было бы глупо. Если взрослеющему борзому кобелю что-то втемяшится в голову — особенно кошка! — людское предпочтение, отданное кошке, ей только навредит. А так все оставались живы и здоровы. Кроме того, редкие сцены с сухарем веселили нас — не буду скрывать, хоть мне сейчас за себя и стыдно.

В последующем я частенько замечала, как с горечью неразделенной любви в бездонной глубине зеленых глаз Машка часами наблюдала за Сарматом и в невыносимом уединении мурлыкала о своей печали. Ее чувство к борзому кобелю было сильнее обстоятельств и голоса разума. Оно было истинным: