Ольга Бондарева - Жизнь в четырех собаках. Исполняющие мечту

Я презирала свой безжалостный, бесчувственный рассудочный механизм, который, как варвар, вторгался на чужую для него землю — землю высоких чувств, — чтобы крушить ее святыни. Он без спросу лез в мою душу и пытался убить в ней любовь, но не мог совладать с моей наивной и исконной верой. Мой рационализм бился в конвульсиях, содрогался, стенал… в потугах привлечь к себе внимание, но я не откликалась. Презренный обожатель логических умозаключений, лишенный нравственного начала, он разбивался о мою любовь, как о каменную стену. Бесстрастный гений, он был бессилен перед моей искренней страстью, которая энергетически на порядок превосходила его докучливую умственную гениальность. Рассудок отступил и замер на выжидательной позиции, ожидая решения разума. Но разум был бессилен примирить рассудок и чувства. А может, он жалел меня. Как бы то ни было, разум молчал.

Помимо роста основной опухоли, на исходе месяца у Анфисы дополнительно припухла десна над затронутым болезнью зубом — со стороны щеки. Новая припухлость Анфисы обволокла мою душу непреходящей безысходностью и нещадно ее сотрясала.

Муж переживал за Анфису не меньше моего и все больше хмурил лоб. Сын стал горько вздыхать в своей комнате. Жалкий, потерянный мамин взгляд искал и не находил спасения.

Свои страхи каждый из нас прятал в себе. Мы не обсуждали новую проблему. Нам тяжело было об этом говорить.

Оканчивался всего лишь месяц после операции, а новообразование увеличилось до такой степени, что девочке стало трудно поглощать пищу — та вываливалась из пасти. Еда стала занимать у борзой много времени и отнимать массу сил. Вскоре Анфиса не могла уже питаться самостоятельно, и я начала кормить ее с руки, засовывая пищу в пасть со стороны, где опухоли не было. Там оставался приличный проход. Само собой, пища готовилась для девочки отдельно и была мягкой по консистенции.

Вода, которую Анфиса лакала, отныне тоже не поступала в ее организм. Она выливалась обратно в миску. Я быстро сообразила, как справиться с новой проблемой. Купив в аптеке резиновую грушу, принялась поить Анфису из нее. Внутрь приспособления заливала воду, молоко, любимый девочкой чай — как и кофе, полезный для обессиленных травлей борзых сразу после охоты, — вводила узкий кончик груши меж коренных зубов, позади опухоли.

Анфиса моментально освоилась с придуманным мной способом потребления жидкости. Более того, если у девочки появлялась жажда, она тыкала носом в резиновую грушу, отныне всегда стоявшую на кухонном столе, или же опускала нос в миску с водой и при этом просительно на меня смотрела.

К концу мая сделалось очевидным, что нарост надо опять удалять. Пришло красочное лето. Было первое июня.

Ветеринар мастерски провел вторую операцию. Я ему ассистировала, как и в первый раз, удерживая челюсти моей девочки раздвинутыми. Пребывая в полусне от наркоза, Анфиса порой вскрикивала, порой вздрагивала от боли. Сердце сжималось в комок, и мороз пробегал по телу при каждом вскрике и содрогании моей ненаглядной борзой, но я не имела права расслабляться и давать волю эмоциям.

Я спасала, как умела, свою большую любовь!

Отторгнув инородную ткань, ветеринар обратил мое внимание на срез корня опухоли: уходившего в глубь живой ткани стержня, напоминавшего хрящ. По сравнению с первой операцией, на срезе диаметр корня уменьшился раза в два. Ветврач предположил, что дело пошло на поправку. Окрыленная появившейся надеждой, я затаивала дыхание и ловила каждое его слово.

Домой мы с девочкой вернулись ободренные и настроенные оптимистически. Я верила в выздоровление Анфисы, а моя борзая безоглядно мне доверяла. Семья, узнав новые, обнадеживающие сведения о состоянии здоровья девочки, вздохнула с облегчением.

Анфиса лечилась послушно, ответственно. Она всякий раз приветливо встречала ветеринара и с надеждой смотрела прямо в его глаза. Девочка безукоризненно выполняла требования врача лечь или встать. Она мужественно заходила в операционную, не избегала уколов и спокойно лежала под капельницами.

Анфиса хотела жить!

Мой рассудок временно заткнулся. Разум держал меня в неведении. Мои чувства были сложными, предчувствия — неопределенными. Я ни о чем не думала, кроме как о тщательном выполнении врачебных инструкций. Июнь пролетел молниеносно в заботах об Анфисе.

Лето на моей работе — период затишья в делах и отпусков. Большую часть времени я находилась дома со своей тяжелобольной борзой и была рада, что судьба подарила нам это время. В мое отсутствие на смену приходила мама, которая любила Анфису бесконечно, всей душой.