Энн Пэтчетт - Прощальный фокус [litres]

Парсифаль тоже плакал и смеялся одновременно. И еще смеялся, когда смущался.

– Я в последнее время постоянно реву. Простите, что с ужином так вышло. Думала, что выберусь рано, а приехала уже сильно за полночь.

Знала ли она, как похожа на Парсифаля? Замечала ли это сходство на фотографиях?

– Да я и не хотела есть.

– Наверное, я вас разбудила. Разбудила, да?

– Не думаю, что так, – сказала Сабина.

Неужели она не спала? Сабину не покидало чувство, что она побывала на улице. Неужели бродила во сне? От такой мысли Сабину бросило в дрожь, и она взглянула в окно. Увидела два освещенных уличным фонарем алюминиевых столба для сушки белья. Веревки между ними не было.

– Снаружи – черт-те что, никак не прояснится.

– А я все никак не проснусь, – призналась Сабина.

На лице Китти мелькнуло беспокойство – на лице столь Парсифалевом, что Сабина готова была смотреть на него всю ночь. Двадцать два года она в него вглядывалась. Видела его в гриме, пышущее жаром во время болезни, спящее. Она узнала бы это лицо где угодно.

– Идите обратно в постель, – сказала Китти. – Вы измотались, наверное. А я вас, как понимаю, разбудила.

Сабина, зевнув, покачала головой. Села за кухонный стол.

– Можно мне одну? – спросила она, беря со стола пачку сигарет.

– Вы курите? Вот уж не думала, что в Калифорнии кто-то курит!

– Я не курю, но я же не в Калифорнии.

Сабина трижды пыталась прикурить от зажигалки, пока Китти не протянула через стол руку, чтобы помочь. Щелкнула, и из синего пластикового коробка тут же вырвался огонек. «Защита от ребенка», – пояснила Китти. Сидя друг напротив друга, женщины курили, и каждая старалась не пожирать глазами собеседницу.

– Спасибо, что так хорошо приняли маму, – сказала Китти. – В Лос-Анджелесе ее обихаживали и еще сюда к нам приехали навестить. Ей это здорово помогло.

– Мама у вас потрясающая.

Китти кивнула без особого энтузиазма.

– Да, но далеко не все на вашем месте поступили бы так же. Не каждый готов себя утруждать ради каких-то людей из прошлого.

Было время, когда Сабина считала, что личное – это личное, надо держать его при себе. Но теперь все, что было так важно для нее, принадлежало уже не только ей.

– Я плоховато справлялась со всем, что на меня навалилось, – сказала она. – Так что мама ваша и Берти мне тоже здорово помогли.

Китти, похоже, ее поняла. Может быть, она и сама справлялась плоховато.

– Простите, что я на похороны Гая не приехала. Будь хоть малейшая возможность, я бы, уж поверьте, добралась.

– Вы не знали, – сказала Сабина. – А я про вас не знала.

– И все же мне очень стыдно. – Прикрыв рукой глаза, Китти покачала головой. – Поверить не могу, что сижу и разговариваю с женой Гая!

Почему же быть женой Гая – совсем не то, что женой Парсифаля? Гая Сабина не знала. Она чувствовала себя какой-то лгуньей, исподволь готовясь к еще одной ночи откровений, наподобие той, что пережила с Дот в «Шератоне». Ведь она жена Парсифаля!

– Послушайте, – сказала она, – нам надо прояснить одну вещь.

– Что Гай был геем?

Сабина вздохнула.

– Это мать вам сказала?

– Он всегда был геем. – Выгнув шею, Китти пустила к потолку струйку дыма. – И, по-моему, наоборот: сказала об этом матери я. Но точно не помню.

– Понятно.

– Мне не важно, как вы устроили свой брак. А вот что важно, так это то, что вы его знали, что были с ним рядом. Были с ним все годы, когда меня рядом не было. Вы были с ним, когда он умирал. Ведь так?

Сабина кивнула. И опять перенеслась в тот подвальный кабинет «Седарс-Синая», под слепящий свет ламп, и увидела его, распростертого на языке аппарата МРТ. Она отогнала видение прочь.

Китти ожидала еще каких-то слов. Их не было. Тогда она спросила:

– А как он?..

Взгляд Китти пронизывал ее насквозь. Но рука Сабины, державшая сигарету, не дрогнула, застыв над столом, не достигнув рта.

– Очень быстро. Заболела голова. Аневризма. Разрыв сосуда. И все.

Глаза Китти вновь наполнились слезами, и она отвернулась. Китти могла бы показаться Сабине старше Парсифаля, не состарься тот под конец так заметно. Много лет он был младшим, в какой-то период они сравнялись годами, а перед смертью он превратился в старшего брата.

Рукавом толстовки Китти промокнула нос.

– Вам мама говорила, что я сына Гаем назвала? Моего младшего. Старший у меня – Говард, в честь отца, а младший все-таки Гай. Может, мне следует теперь его переименовать? Правда, футболисту по имени Парсифаль может прийтись нелегко.