Яна Жемойтелите - Смотри - прилетели ласточки [litres]

На этом месте Наденька наконец поверила, что текст написал Кирюха. Было в нем странное сочетание документальной точности, свойственной людям с журналистским образованием – они вообще почти не умеют выдумывать, – и бесстыдной развязности, свойственной Кирюхе Подойникову. Может быть, именно ее он в свое время называл непризнанием границ. А дальше следовало отступление о мире детства, который в тюрьме окончательно умирал. Но если человек вспоминал и писал о нем, это означало, что для конкретного заключенного этот мир не окончательно умер, а просто сбежался в горошину и затаился глубоко внутри, в самом средостении.

Рукопись отдавала пороком. Не смердела, но и не благоухала, запах порока был чем-то средним между тем и этим, подобный аромату прелой сирени перед началом ее увядания. Сюжет буксовал. Повесть представляла собой скорее физиологический очерк, причем уже в середине чувствовалась явная усталость автора, перебивка дыхания. Кирюха был спринтером, его хватало только на отчаянный рывок, марафонская дистанция оказалась ему не по силам.

«Очень жаль», – почти вслух произнесла Наденька, отложив рукопись. И все-таки это был другой Кирюха. Или же она плохо успела узнать его тогда. Да где там успела за несколько коротких встреч, во время которых они почти не разговаривали, а только потребляли друг друга, чувствуя в этом насущную необходимость. Теперь из прошлых свиданий и этой рукописи выплавилась странная физиономия любви. Кажется, когда-то очень давно Наденька смотрела французский фильм, который так и назывался – «Физиономия любви», так вот теперь она не могла подобрать происходящему иного названия, причем эта физиономия еще и намекала на возможное счастье, хотя трезвым умом Наденька понимала, что никакого счастья с Кирюхой состояться не может. Ну а с кем тогда может? Почему у нее до сих пор ничего не получалось с так называемыми нормальными людьми? Может быть, была в ней изначально несовместимость с тем, что считалось нормой?

Кирюха позвонил в редакцию через три дня и произнес явно заранее заготовленную фразу:

– Я имею нахальство думать, что родился только для того, чтобы написать эту книгу.

Наденька поняла, что Кирюха говорит это, полный надежды и страха. Ему полагалось добавить, что для сюжета необходимо, чтобы он умер. Это действительно во многом спасло бы сюжет, однако он ничего такого не сказал, и Наденька ответила довольно резко:

– Слушай, еще ни одни автор не заявил с порога: «Я вам тут очередную ерунду притащил». Сюда приходят исключительно гении…

Кирюха тут же повесил трубку. Однако в конце дня, покидая редакцию, Наденька заметила, что он стоит на противоположной стороне улицы и поворачивает вслед за ней лицо, как подсолнух за солнцем. Ей хотелось бежать от него куда глаза глядят, потому что все это было бессмысленно. С другой стороны, зачем бежать? Было ее смятение, вызванное глуховатым подспудным страхом неизвестно чего. Но если для нее это последний шанс родить ребенка? До сих пор у нее это тоже не получалось, хотя она уже давно не предохранялась и даже была готова к тому, чтобы родить без мужа. Зачем вообще нужен этот муж? Выросла же она сама без отца. Ведь выросла же! За несколько минут она успела придумать какую-то гипотетическую жизнь и даже прожить ее. Она создала фантом, в центре которого был Кирюха Подойников со стройной фигурой и широкими плечами. Ее толкала к нему странная сила, которой сопротивлялись разум и зависимость от общественного мнения. Она могла бы подойти к нему и сказать: «Да черт с ней, с этой рукописью. Признайся честно, что ты пришел ко мне». Однако она просто окликнула его, подошла и сказала выверенно невозмутимо, что он напрасно обиделся, все не так страшно. Начало вообще написано замечательно, а потом интерес постепенно уходит, потому что нет развития действия…

А он все время улыбался щербатым ртом.

Потом они мирно посиживали вдвоем на скамейке под кленами, и Кирюха рассказывал, что всегда хотел стать сам собой и наконец стал им в тюрьме, потому что не пожелал уподобиться ублюдкам.

– Вы тут все заботитесь о своей репутации, а мне уже не стоит думать о ней.

И Наденька подумала, что хотя бы в этом он абсолютно прав.

– Можно тебя поцеловать? – спросил Кирюха.

– Не здесь, – она ответила коротко и будто даже расчетливо. По крайней мере, ей самой так показалось, и она была немного зла на себя за то, что ввязалась в эту порочную игру, причем как будто бы по собственной воле.