Макс Фрай - Не мешки [litres]

Вчера во втором часу ночи (дорогая Небесная Канцелярия, давай за особые заслуги перед небесным же отечеством потом, после командировки, выдадим мне такой рай: вечно возвращаться домой во втором часу ночи через наш летний город) – так вот, во втором часу ночи уже возле дома мне навстречу шла компания слегка подвыпившей молодёжи, и у одного из компании, судя по сложению, мальчика, не было лица, просто гладкое место, как бывает у манекенов; мне всегда казалось, если такое однажды увижу, обделаюсь, но нет, мне даже понравилось, это было красиво. Важно, впрочем, другое: человек без лица тоже меня заметил, развёл руки в стороны, как я иногда делаю, чтобы лучше чувствовать прикосновение воздуха, и пошёл такой энергичной подпрыгивающей походкой, какой я хожу.

Короче, вчера во втором часу ночи меня задразнил человек-без-лица, и мне не нашлось, что ему на это ответить. Полный провал.

У меня-то как раз штаны не белые, а синие. И мокрые примерно до пояса. Они бы и выше были мокрые, но выше пояса штанов у меня нет, а только одинокая футболка, почему-то сухая, извините, если кого-то шокируют настолько интимные подробности.

В этих мокрых до пояса штанах я сижу на камне, камень предсказуемо стоит на берегу моря, условно бушующего, то есть там такие волны, в которых весело прыгать, и даже по башке вполне можно получить, но не всерьёз, а так, в рамках поддержания диалога.

Буквально в десяти метрах от меня прыгает человек в белых штанах. Не просто так прыгает, у него тренировка, судя по специфике отрабатываемых движений, по каратэ. Человек в белых штанах прыгает не совсем на берегу, а в море, море ему по колено – в спокойном состоянии, а волной конечно и в глаз может прилететь. И регулярно прилетает. Но человек в белых штанах не сдаётся, колошматит волны ногами, а иногда красиво подпрыгивает, и тогда получает волной не в глаз, а примерно в солнечное сплетение. Оба бойца явно очень довольны друг другом – что море, что человек в белых штанах.

Этот спарринг с морем с высоты моего камня выглядит так красиво, весело и бессмысленно, как может выглядеть только идеально удавшаяся человеческая жизнь.

Когда-то мы жили в городе Одессе, в большой коммунальной квартире. В углу общей коммунальной кухни была дверь черного хода, не просто запертая, а заколоченная досками и (вероятно, для пущей надежности) выкрашенная в тот же цвет, что и стена. Нам было жаль, что черным ходом нельзя пользоваться, нам очень хотелось иметь черный ход, потому что это – ну, просто красиво. Как в книжках и в кино.

Однажды в одном из соседних дворов мы обнаружили приоткрытую дверь и туда сунулись. За дверью пахло сыростью, темнотой и чьей-то давней смертью; там была громкая металлическая лестница, уводящая из глухих сероватых сумерек наверх, в полную тьму. Мы поднялись до самого верха в надежде найти выход на крышу, но выхода на крышу там не было, только захламленная лестничная площадка перед запертой дверью, явно ведущей в чью-то квартиру, пыль, кухонные запахи и темнота. Пришлось спускаться ни с чем. Прогулка по лестнице произвела на нас гнетущее впечатление, хотя мы не смогли бы сказать, что, собственно, нам не понравилось. Обычный черный ход, которым давно никто не пользуется, таких в городе до фига.

Сколько-то лет спустя в нашей коммунальной квартире затеяли ремонт кухни, то ли силами ЖЭКа, то ли по чьей-то частной инициативе, этого я не помню. Во время ремонта отодрали доски, закрывающие дверь черного хода, вскрыли дверь. Мы сразу же туда сунулись, обнаружили в темноте захламленную лестничную площадку и железную лестницу, как-то наощупь по ней спустились и вышли в том самом соседнем дворе, где когда-то нашли открытую дверь, ведущую в темноту. Оказывается, это мы свой собственный черный ход исследовали несколько лет назад – такая причудливая бывает старая архитектура, что сразу и не поймёшь, куда попал.

Вскоре мы оттуда уехали и больше не возвращались, как будто все наше проживание в этой коммунальной квартире имело единственную цель: дождаться, когда откроют черный ход, выйти через него на улицу и убраться прочь.

В городе пахнет далёким балтийским августом – той самой августовской ночью восемьдесят четвёртого года, когда мы шли по трассе где-то за Вильнюсом, и пахло так, что мне стало ясно: я хочу здесь жить, я никогда не буду здесь жить, потому что это слишком хорошо, так не бывает, стойте, я хочу здесь жить, я не буду здесь жить, я никогда не буду, я не смогу.