Он приподнял рукав футболки и любовно погладил белый рубец.
— Да был один случай на полигоне, на танковых учениях.
— Ты что, был в танке? — удивился я. Он немного смутился. Видимо, история этого шрама была не настолько доблестной и героической, как ему бы хотелось ее представить.
— На самом деле не в танке, а рядом. Кто-то из новичков накосячил, не справился с управлением, и эта дура поперла прямо на меня. Пришлось отскочить. Я упал и порезался о стекло. — Он прекратил одеваться и теперь отвечал на мои вопросы. Отвечал обстоятельно и терпеливо, чуть ли не вытянувшись по стойке «смирно», хотя ему явно было неловко, как будто его допрашивали на трибунале. За тем исключением, что на трибунал не являются полуголыми, в одной футболке, и член ответчика, открытый взорам, не болтается у него между ног.
— А откуда там, на полигоне, взялось битое стекло? — продолжал я.
Он смутился уже окончательно.
— Да я как раз пил «кока-колу». А когда падал, забыл, что бутылка у меня в руке.
— М-да, и как же тебя угораздило?
— Да, сэр, виноват. — Он улыбнулся вымученной улыбкой. — Мне уже можно одеться, или вам хочется отсосать у меня еще раз?
Я посмотрел на него, на этого могучего мужика в футболке с «Нью-Йоркской полицией», которую он носил вовсе не потому, что действительно служил в полиции, а потому, что знал: все мальчики-геи мечтают о том, чтобы их оприходовал здоровенный дяденька-полицейский, неизменный герой их разнузданно-эротических фантазий. Я посмотрел на него и понял, что он не стебется. Как тот незадачливый глупый солдат, которым он был когда-то, теперь он ждал моих распоряжений. И он подчинится мне беспрекословно, что бы я ни приказал: немедленно приступить к боевым действиям или по-быстрому одеться и двинуть отсюда в порядке передислокации войск.
И меня это вполне устраивало. На самом деле он был никакой не крутой закаленный в боях ветеран, дравшийся врукопашную в какой-нибудь горячей точке, куда его подразделение было направлено для «поддержания мира», как это принято называть. Он даже не был полицейским. Его демобилизовали из армии досрочно, потому что его укусил комар, переносчик какой-то тяжелой инфекции, и он целый месяц пролежал в лазарете и пропустил самую важную часть начальной боевой подготовки. Сейчас он работает в банке в Куинсе. Все, чем он представлялся, — это был просто мираж, мифологизированный образ себя такого, каким, как ему было известно, его хотят видеть другие. И я тоже видел его таким. До тех пор, пока не узнал, что мой идиотский поступок в позапрошлое воскресенье вылился в зарождение новой жизни за тысячи миль отсюда, и не принялся расспрашивать этого человека, причем вовсе не потому, что он был мне хоть сколько-нибудь интересен, а потому что мне надо было хоть чем-то заняться — для того, чтобы справиться с потрясением.
Даже член этого парня теперь казался другим. Раньше это было грозное оружие, большое, тяжелое, мощное, предназначенное для того, чтобы выстоять в самом жестоком и беспощадном бою с неизвестным противником, что-то могучее, упругое, надежное, несокрушимое, что-то такое, что восхищает всех маленьких мальчиков и будит жгучую зависть в мальчиках постарше. А теперь это был просто продолговатый комочек чего-то, не слишком приглядного и симпатичного, с виду более пригодный к тому, чтобы забивать этим гвозди, нежели к тому, чтобы совать это мне в рот.
— Одевайся, солдат, — сказал я. — Одевайся.
Блин. Я буду папой! Конечно, тут еще предстоит многое обсудить и о многом подумать, но сейчас меня мало волнуют детали. Даже Индия сказала, чтобы я ни о чем не беспокоился. И потом, как-то не хочется задумываться о деталях, когда ты весь захвачен сокрушительным изумлением перед чудом, что ты сотворил новую жизнь. Я буду папой! Это действительно потрясающе. Неужели такое бывает?! Как посреди всего этого дерьма может случиться что-то настолько красивое, чистое и волшебное?!
Я напевал, стоя под душем. Мысли неслись, обгоняя друг друга. Уже вытираясь, я спел еще один куплет в честь ребенка, моего ребенка. Теперь мои мысли устремились в будущее. Я уже составлял мысленный семейный фотоальбом, перелистывая страницу за страницей. Вот я выхожу из роддома, держа на руках улыбающегося счастливого малыша, вот я купаю его в первый раз, вот он в крестильной купели, вот на лошадке-качалке, вот он делает первый шаг, идет в школу, в первый раз в первый класс, вот он выиграл соревнования по бегу в мешках, вот учится играть на гитаре, ну или на чем он там будет играть. Я мчался сквозь образы будущего. Но это действительно были лишь образы, тщательно обработанные на предмет устранения дефектов, как фотографии в Photoshop’e. И больше всего меня насторожило, что на снимках из этого умозрительного фотоальбома не было Индии. Вообще нигде. Даже в роддоме. Хотя, может быть, Индия фотографировала. Да, наверное.
Читать дальше