Юрий Поляков - Три позы Казановы

И полетели головы, да какие: Вознесенского, Кузнецова, Попкова, Жукова и многих других расстреляли. Досталось и Юдифи: за подмену документов в далёком 1921 году ей впаяли десять лет и отправили в ГУЛАГ. Однако сын за отца и мать не отвечает. Абрам Иванович Жуков, прошагав войну от Москвы до Кёнигсберга, вернулся в МГУ, откуда ушёл добровольцем, и поступил в аспирантуру…

…Однажды аспирант Жуков во время семинара заметил среди будущих филологов темноволосую светлоглазую студентку – Аню Хаит. Всегда дорого и модно одетая, держалась она тем не менее скромно, хотя отец её был не только знаменитым поэтом, но и видным общественником, членом Еврейского антифашистского комитета (ЕАК), который возглавлял сам Соломон Михоэлс. Во время войны Натан Хаит писал для «Правды» антигитлеровские стихи, басни и частушки, ездил с агитбригадами на фронт, а также летал в США. Там у него нашлись состоятельные родственники, и Натану поручили раскручивать богатых американских евреев на помощь воюющему СССР. Надо отметить, это ему отчасти удавалось. Из-за границы Хаит привозил много красивых вещей и одевал двух своих любимых женщин – Анфису и Анну – так, что на них на улице оборачивались.

Когда стало известно, что по «ленинградскому делу» арестованы мать и отец аспиранта Жукова, коллеги-преподаватели начали его сторониться, а студенты – поглядывать с вежливой опаской, точно занемог он неприличной и к тому же заразной болезнью. Лишь Аня Хаит однажды, дождавшись, когда по окончании семинара все покинут аудиторию, подошла к нему, подавленному, и тихо сказала:

– Абрам Иванович, я не верю, что ваши родители – враги. Всё будет хорошо!

– Спасибо! Я тоже не верю. Они честные коммунисты. Их просто оклеветали! – ответил аспирант, ничего не знавший о черносотенном прошлом своего расстрелянного отца.

Тронутый заботой, он благодарно поцеловал руку доброй девушке, она вдруг покраснела, смутилась и убежала, а потом дома, уткнувшись в девичью подушку, долго не могла уснуть, вспоминая плечистого кудрявого аспиранта-фронтовика. Однако вскоре ей стало не до нежных чувств: Израиль, организованный в Палестине по настоянию Сталина назло несговорчивой Англии, вместо того чтобы стать верным другом Советского Союза на Ближнем Востоке, перекинулся к Америке. А товарищи из ЕАК, вместо того чтобы гневно стыдить неблагодарных соплеменников, вдруг зароптали о том, что захолустный Биробиджан на границе с Китаем, выделенный ещё до войны под Еврейскую автономию вместо обещанного благодатного Крыма, – это просто-таки плевок в лицо древнему многострадальному народу. И вообще, сколько можно быть «советскими людьми», пора снова становиться евреями, учить иврит и собираться домой – в Израиль, ещё не просохший на новеньких географических картах.

Эти разговоры вскоре дошли до вождя и жутко его возмутили: «Ах вот откуда сионистские ноги растут! Троцкисты недобитые! Я вам покажу Крым!»

Вызвал он Абакумова – и полетели головы, да какие! Хаита взяли одним из последних, оклеветал его поэт Ицик Фефер. Да что там Хаит, по делу Еврейского антифашистского комитета упекли даже супругу наркома Молотова Полину Жемчужину: она дружила с израильской послихой Голдой Меир и неосторожно назвала себя как-то в кулуарах «еврейской дочерью». На следствии выяснилось, что поэт Хаит, вступая в партию в 1920-м, обманул товарищей, выдал себя за сына местечкового молочника, будучи на самом деле племянником крупного одесского зерноторговца. Вспомнили его троцкистские увлечения молодости, дружбу с Мишей Кольцовым. Не забыли Натану Моисеевичу и встречи с богатыми родственниками в Чикаго, хотя о каждом контакте он письменно отчитывался в НКВД… А когда при обыске нашли в доме оружие – браунинг с надписью «Никаких гвоздей!» – жизнь поэта закончилась.

И вот вечером в коридоре университета Абрам Иванович увидел студентку Аню Хаит. Девушка стояла, отвернувшись кокну, и плакала, вздрагивая плечами. Она узнала по радио, что её отец расстрелян. Повинуясь внезапному порыву, аспирант тихо подошёл и погладил её по волосам, несчастная вздрогнула, обернулась и разрыдалась на широкой груди фронтовика. Через год у них родилась двойня – Натан и Маргарита. Но Анфисе не довелось понянчить внуков: после гибели Натанушки, благословив молодых, она перебралась в Эстонию, в Пюхтицкий женский монастырь – замаливать грехи. Бывшая попадья не сомневалась: Бог наказал её за измену венчаному супругу, которого нельзя было бросать, несмотря на его обновленческую дурь и мужскую немощь.