Юрий Поляков - Три позы Казановы

…А московские кухни содрогались от страшных вестей: коммуняки не только смыли великий фильм, но и упрятали молодого гения за решётку. Радиоголоса негодовали, в рукописных журналах, выходивших тиражом от двух до пяти экземпляров, печатались восторженные рецензии на уничтоженную ленту, члены Гельсингфорсской группы разразились новой инвективой. В итоге возмущённый Запад отказался поставлять в СССР трубы большого диаметра для газопроводов. Скандал обрастал слухами, мол, Жарынин в тюрьме объявил голодовку, был жестоко избит, помещён сначала в карцер, а потом – в больницу. В зарубежной прессе развернулась могучая кампания за освобождение узника совести.

Окрылённые изменой Непиловой несколько пассионарных молодых евреек выразили готовность выйти за Диму замуж, чтобы, когда он отсидит, перенести его на своих узеньких плечах из Красного Египта в Свободный Мир. Слухи множились, становясь всё невероятнее: поговаривали, будто фильм смыли по приказу политбюро. Как известно, старенький Брежнев любил в дачном уединении посматривать новинки советского и мирового кино, но, увидев «Двоих в плавнях», он впал в неописуемую ярость и получил апоплексический удар, из-за чего нижняя челюсть окончательно вышла у него из повиновения, и это, без сомнения, ускорило падение тоталитаризма, ибо на смену генсеку, едва ворочавшему языком, со временем пришёл Горбачёв, болтавший так много, быстро и бестолково, что не выдержит никакой общественно-политический строй!

Кстати, Дима, выйдя из больницы, не поощрял глупые россказни про инсульт Брежнева. А все думали, он скромничает. Но Сен-Жон Перс говорил: «История – это всего лишь слухи, попавшие в учебники». «Из какой больницы?» – спросит читатель. Отвечу: из Ганнушкина.

Следователь делал всё возможное, чтобы связать вандальный проступок Жарынина с подрывной работой Гельсингфорсской группы. В диссидентское подполье его втянул якобы прозаик Тундряков, который, узнав об уничтожении фильма, ушёл в новый протестный запой и отбил телеграмму в поддержку Солженицына, как раз предложившего Америке сбросить на Советский Союз атомную бомбу. На допросах Дима вёл себя странно, повторяя на все лады: «Я смыл свой позор!» Когда его пугали расстрелом за огромный ущерб, нанесённый государству, он твердил: «Бездарность страшнее смерти!» А на прямые попытки выяснить его связи с правозащитниками и прочими борцами за нашу и вашу свободу он отвечал словами Сен-Жон Перса: «Свобода – это всего лишь приемлемая степень принуждения! Не более! Смените топор на гильотину и ощутите себя свободными!» Бывалый дознаватель, услышав такое, понял: с подследственным происходит неладное, и отправил его к Ганнушкину на экспертизу.

Все «голоса» тут же гневно донесли: великий режиссёр Дмитрий Жарынин стал жертвой психиатрических репрессий. Промеж впечатлительной художественной интеллигенции, видевшей на фестивале фильм Формана «Пролетая над гнездом кукушки», поползли мрачные слухи, будто смельчаку сделали лоботомию и бесстрашный борец с режимом превратился в улыбчивый патиссон. Начался сбор подписей в защиту госпитализированного таланта.

Однако в реальности всё было по-другому. Обследовавший Диму доктор Мягченко втайне, как и все, сочувствуя диссидентам, пришёл к горькому заключению: гонимый гений на самом деле страдает душевным недугом, которой дремал в генах и развился в результате сильного нервного потрясения, вызванного творческой фрустрацией вкупе с предательством любимой женщины. Персонал психушки тоже слушал ночами «голоса» и знал, конечно, что у нас в палате номер три находится на излечении и голодает тот самый режиссёр Жарынин, которого жалели из-за измены гулящей Непиловой. И когда он в очередной раз отказался от пищи, к нему послали заведующую пищеблоком Галину Дорофееву, разведённую даму, воспитывающую десятилетнего сына.

Одетый в застиранную казённую пижаму, он одиноко сидел за столом и грустно смотрел в зарешёченное окно. Перед ним стояла кружка чая и нетронутая миска пшёнки с обжаренным куском докторской колбасы. Увидев вошедшую, режиссёр оживился, поднял свои густые брови и по-гусарски заулыбался: гостья в белом халате была молодой, миловидной и телистой особой.

– Голубчик, – ласково проговорила она, стараясь подражать стареньким психиатрам, – почему же вы не кушаете?

Он несколько минут молча изучал гостью с головы до ног, забираясь взглядом в самые тайные уголки души и тела, и наконец проговорил низким приятным голосом: