Юрий Поляков - Три позы Казановы

Воздавая себе отмщение, Жарынин сложил коробки с позитивами в яуфы (это такие железные бочонки с откидными крышками) и потащил их в лабораторию. Конечно, можно было просто порвать плёнку в клочья или сжечь где-нибудь на пустыре, но воспалённым сознанием Димы овладела идея фикс: смыть, только смыть, и лучше – кровью. Приближался Новый год. В лаборатории нервничали и торопились: чтобы получить тринадцатую зарплату, надо было хоть на полпроцента перевыполнить план добычи серебра. Приди Дима в другое время, яуфы у него никто бы не принял без сопроводительных документов. Но осатаневшим трудягам было не до бумажек – они спешили. Жарынин пообещал принести разрешение, подписанное начальством, завтра и оставил фильм на верную гибель. Уходя, он несколько раз порывался вернуться, забрать яуфы и зарыть их где-нибудь, как Эйзенштейн – последнюю часть «Ивана Грозного». Но, пересилив себя, самоотмститель добрёл до ресторана Дома кино, где и напился с Пургачом до счастливого беспамятства. Утром Непилова, брезгливо глядя на измятого мужа, спросила, что случилось.

– Я смыл позор! – ответил тот и нехорошо засмеялся.

А между тем советские правдоискатели сквозь треск и вой радиопомех услышали статью «В устье ГУЛАГа» по «Свободе» в задушевном исполнении беглого актёра Юлиана Панича, – и Жарынин проснулся знаменитым. Со словами поддержки молодому бунтарю позвонили (с супругами) Солженицын, Ростропович, Аксёнов, Сахаров, Синявский и множество других безымянных борцов за вашу и нашу свободу. (Некоторые тут же проинформировали о содержании телефонной беседы своих кураторов из Пятого управления КГБ.) Все, конечно, жаждали увидеть легендарную ленту, Елена Боннэр предложила устроить тайный просмотр с приглашением дипкорпуса у них на даче. Но Жарынин всем коротко ответствовал:

– Нету. Смыли…

– Смы-ыли! – Жуткое слово пронзило навылет слышащую «голоса» отечественную интеллигенцию.

– Смы-ыли! – болью отозвался этот вандализм на всех думающих кухнях страны.

– Смы-ы-ыли! – сжались в бессильном гневе кулаки. – Мы вас самих всех когда-нибудь смоем, сволочи!

А тем временем прозаик Тундряков вышел из запоя, трезво посмотрел на вещи и разоружился перед советской властью. В «Литературной газете» появилась его душераздирающая исповедь о том, с каким злодейским коварством, туманя мозг алкоголем и соблазняя плоть юными отказницами, у него вымогали и вымогли-таки подпись под петицией Гельсингфорсской группы. В ЦК посовещались и решили поощрить такую редкую самокритичность. Поступило указание перемонтировать фильм «Двое в плавнях», дать какую-нибудь премию и пустить вторым экраном.

Ермаков срочно позвонил Репьеву, Репьев – Уманову. Глава седьмого объединения вызвал дядю Витю и приказал: «Давай как обычно!» Кудесник перемонтажа пошарил по полкам, заглянул во все шкафы и подсобки: «Нету!» – «Как – нету?» Обыскали все углы и закоулки, провели служебное расследование, и выяснилось невероятное: картина смыта, причём обманным способом, без малейшего разрешения начальства! Полетели головы, а уцелевшие лишились тринадцатой зарплаты. Уманов слёг с неподтвердившимся инфарктом и переждал бурю в больнице. Делом заинтересовались в КГБ, ведь за вычетом добытого серебра Жарынин нанёс ущерб государству в размере 860 358 (восьмисот шестидесяти тысяч трёхсот пятидесяти восьми) руб. 49 коп., затраченных на производство фильма. А это, между прочим, хищение в особо крупных размерах…

Диму, который уже успел хлебнуть диссидентской славы, обжить лучшие московские салоны инакомыслия, выпить на брудершафт со светочами неброского сопротивления, отмстить неверной жене в объятиях раскомплексованных антисоветчиц, – арестовали прямо в ресторане Дома кино, на глазах у коллег, изнывавших от тайной зависти: власть делала Жарынину биографию.

На следующий день Непилова собрала вещи и ушла к Взорову, подав на развод, чего делать, конечно, не следовало бы. Узника совести можно разлюбить, ему можно изменять направо и налево, его можно бить по щекам и заставлять кормить чужих детей, но разводиться с ним нельзя ни в коем случае. Неинтеллигентно! Молодая глупая Ирочка этого просто не понимала. Подлец Взоров бросил её через полгода. Актёрская карьера дурочки тихо не задалась, ролей не было. Подученные режиссёры объясняли, что у неё-де немодная внешность. Тогда Непилова, первая в Москве, решилась на рискованную пластическую операцию и стала похожа на пьющего прапорщика. Тем не менее после перестройки она удачно вышла замуж за полупарализованного шотландца и поселилась в его неотапливаемом родовом замке на берегу холодного моря.