Дэвид Солой - Турбулентность

Она поерзала на рыжем пластиковом стуле, ожидая от Налини ответа на свои слова: «Я думаю, тебе надо уйти от него».

Со стены на них безучастно смотрел Иисус с шелковистыми волосами в золотистой дымке. Под картинкой была надпись: «Dona Nobis Pacem [15] Даруй нам мир (лат .). ».

— Я думаю, ты должна это сделать, — сказала Анита. — Он должен как-то ответить за это. Нельзя такое спускать с рук. И это уже не первый раз. Я это поняла.

Было невозможно сказать на данный момент, о чем думала Налини. Она смотрела на свои руки, на сплетенные пальцы. Она была всего на два года старше Аниты, но ее руки выглядели постаревшими на двадцать лет. Казалось, она погрузилась глубоко в свои мысли, и Анита надеялась, что ее слова окажут на сестру какое-то воздействие. Она чувствовала, что должна дать сестре понять важность не мириться со всем подряд как с неизбежностью. Она хотела дать ей понять, как важно прилагать усилия для достижения каких-то положительных изменений в мире. Именно пассивность сестры возмущала ее сильнее всего.

— Ему все равно придется посылать деньги на детей, — сказала она, думая, что это прежде всего заботит сестру. — А если не будет, я буду.

Но даже после этого Налини не подняла на нее взгляд.

А затем они услышали голос ее сына — он играл в песке перед домом — и стал кричать:

— Ашан! [16] Отец (санскр .). Ашан!

Они услышали мужской голос, сказавший ему что-то неразборчивое.

Анита — ее пульс подскочил — подумала, а знает ли он вообще о том, что она приехала?

Он возник силуэтом в дверном проеме. Мальчик возбужденно скакал позади него.

— Аммайи [17] Тетя (хин .). Анита приехала! Аммайи Анита приехала! — кричал он, как будто его отец должен был обрадоваться этому не меньше его.

На это было непохоже.

— А ты чего тут делаешь? — спросил он.

И отпихнул дочь, чтобы войти в дом. Анита встала. Ее стул отчетливо скрипнул по полу.

— Как ты посмел ударить мою сестру? — сказала она.

Вошедший тупо пялился на нее и молчал, и она повторила:

— Как ты посмел ?

Она подумала, что еще никто не смотрел на нее с большей ненавистью.

Она стала дрожать.

Она почувствовала, что он мог ударить ее. Он внушал угрозу. Это было видно по его потному лицу с густыми усами, и Аните стало страшно.

— Она уйдет от тебя, — сказала она.

И тут же она услышала голос Налини, резко возразивший ей:

— Не уйду.

Вошедший не взглянул на жену, а продолжал пялиться на Аниту. Он постоял так еще несколько секунд — достаточно долго, чтобы Налини успела повторить: «Не уйду». А потом повернулся и вышел из дома, остановившись на секунду, чтобы смачно плюнуть в грязь у крыльца, и пошел дальше, а за ним сын, спрашивая, что случилось.

САМОЛЕТ ПРИЗЕМЛИЛСЯ в Дохе на рассвете. Недолгое время, пока он кружил по аэродрому, небо сохраняло нежно-розовый оттенок, и мир выглядел таким умиротворенным из окошка самолета. Шамгару был знаком этот час. Единственный час за весь день, когда было приятно находиться под открытым небом, а все свои дни он проводил вне дома, склонившись над каким-нибудь растением, и его руки всегда были в земле. Он провел пять дней в Кочине и успел заскучать по своему саду. Своему не в том, конечно, смысле, что он им владел. А в том, что сад был поручен его заботам и он знал и понимал его как никто другой, и, пожалуй, как никто другой любил. Иногда миссис Урсула говорила ему сделать что-то определенное — посадить или удалить то или иное растение, но в основном она полагалась на его чутье.

Шамгар был благодарен ей за такую приятную работу, хотя часть времени приходилось уделять и другим обязанностям: мыть машины и садовую мебель, чистить бассейн с прилегающим пространством, убирать каждое утро листву, мертвых насекомых и прочие посторонние вещи с воды с помощью мелкой сети на длинном шесте. Он работал с шести утра до шести вечера — с рассвета до заката — с двумя часами на отдых в разгар дня, с апреля по сентябрь. Кроме того, каждое воскресное утро ему полагались два часа для посещения сиро-малабарской церкви Св. Фомы, а раз в два года ему давали месячный отпуск, чтобы он мог навестить семью в Индии.

Миссис Урсула была его «спонсором», как это здесь называли, а по сути, его хозяйкой. Она держала у себя его паспорт и рабочую визу, и он не мог без ее согласия никуда уехать или устроиться работать. Она занимала главенствующее место в его жизни, и он понимал, что ему повезло с такой хозяйкой. Она платила ему больше, чем большинство мужчин получали за подобную работу — почти сотню долларов в месяц, — и обходилась с ним по совести, даже по-доброму. Когда он ей сказал, что его дом в Кочине сгорел, она первой сказала, что ему надо немедленно лететь туда, и одолжила денег на самолет. Она сказала, что он сможет выплачивать ей эту сумму по десять долларов в месяц следующие три года. Он был благодарен миссис Урсуле.