Дитер Нолль - Киппенберг

Он выглядит настоящим мужчиной, он беззаботный, он даже малость грубоват, такой может поддать кулаком в бок, с него станется. Но он полон восхищения, да-да, она чувствует, что он восхищен, и все в нем, включая это восхищение, неподдельное. И он считает ее своим парнем, товарищем на все сто, право же, считает.

Тут из глубины прошлого возникает мимолетное воспоминание: незрелые мечты о жизни, какой она некогда рисовала ее себе в туманных и расплывчатых образах, — жизни, полной заманчивых обещаний, беспокойной и волнующей. Жизни, пропахшей парами кислоты, жизни, звучащей, как шипение бунзеновской горелки, как смех лаборанток и хриплый зов маневренного паровоза. Жизни, проедающей дырки в халате, ниспосылающей здоровую усталость и заставляющей невыспавшегося снова и снова вскакивать с постели. Итак, Шарлотта на прощанье кивает Киппенбергу, он остается, она уходит. Но он пребывает в ее мыслях, утверждается там, во сне поддает ей кулаком в бок.

Обсуждая с отцом список приглашенных к ужину в тесном дружеском кругу, она тщательно обдумывает вопрос, не настала ли лора немножко приоткрыть душу. И говорит как бы невзначай:

— А новенького, этого Киппенберга?

— Не представляется возможным, — отвечает отец, — только после вручения диплома о присвоении звания.

Она поигрывает карандашиком и чуть заметно улыбается.

— Ничего не случится, если ты раз в жизни пригласишь к столу незащитившегося.

— Ну, если ты хочешь…

Она глядит отцу прямо в глаза.

— Да, — говорит она, — хочу…

И тут до Ланквица что-то доходит.

— Будем надеяться, — говорит Ланквиц, — что он не обманет ожиданий.

Она не отвечает. Она тоже на это надеется.

Поскольку Киппенберг не знает, сколько нужно времени, чтобы профессор старой школы Ланквиц надумал пригласить к столу кого-нибудь из молодых сотрудников, он в этот первый, решающий вечер держит себя без тени смущения.

Зато Шарлотта смущена, и Киппенберг это чувствует. Завидев его, она престранно реагирует, в первый миг явно не может скрыть разочарования. А ведь он специально ради этого вечера справил себе новый костюм, первый раз в жизни — не стандартное изделие, а сшитое по мерке и безбожно дорогое, на его взгляд. И кроме того — это ж надо, какое легкомыслие, — новая сорочка и новые башмаки. Значит, откуда взяться разочарованию на ее лице? Неоткуда, и не разочарование это, а некоторая оторопелость, неприкрытое смущение. Разумеется, она вполне владеет собой. Но когда Киппенберг с ней заговаривает — и заговаривает в своей небрежной манере, открыто, дружески, очень почтительно, но не подобострастно, — он всякий раз угадывает за церемонностью, с какой она себя держит, до чего она взволнованна. Ее смущение необходимо истолковать, но поначалу он не решается истолковать правильно, до тех пор пока, возвеличенный перед всеми, не занимает за столом место подле нее.

Это производит сенсацию. Среди гостей доктор Шнайдер с женой, от его приветственного кивка Киппенбергу делается как-то не по себе. Глубоко потрясен доктор Кортнер, который еще недавно орал на аспиранта сколько вздумается и который, конечно же, никогда себе больше не позволит повышать на него голос, зато с этого дня он гораздо больше, чем прежде, кричит дома. Доктор Босков вообще не приглашен к ужину. Зато Киппенберг знакомится со старыми друзьями дома, например с гинекологом из Западного Берлина, покрытым шрамами студенческих дуэлей. Несколько позднее, когда мужчины останутся одни, без дам, он выдаст присутствующим новейшую продукцию «календаря для мужчин». Потом с неким доктором Кюртнером, выдающейся личностью. Кюртнер маленький, чуть скособоченный, в речи его слышится едва заметный швабский акцент, он явно старинный друг этого дома, они о Шарлоттой на ты, она знает его с детства, а почему она говорит с ним очень сдержанно, даже, можно сказать, ледяным тоном, Киппенберг понять не может. После еды этот самый доктор Кюртнер отводит его в сторону, проявляет необычную заинтересованность, расспрашивает о жизни, учебе в университете, направлении исследований, благосклонно кивает после каждого слова и наконец спрашивает, на что может такой, Как Киппенберг, рассчитывать здесь, «в зоне» — это его выражение. Но тут как из-под земли рядом вырастает Шарлотта, с подчеркнутым дружелюбием берет Киппенберга под руку и, оборотясь, бросает Кюртнеру через плечо:

— Ты ведь не будешь в претензии, если я уведу Иоахима?

Этот «Иоахим» потрясает Киппенберга, он не может понять, в чем дело. Но Шарлотта стоит перед ним, глядит прямо на него и говорит: