Дитер Нолль - Киппенберг

Вахтер звонит по телефону. Но никто о Киппенберге ничего не знает, фамилия Евы тут никому ничего не говорит, в списке телефонов ее тоже, к сожалению, нет.

— Попробуйте-ка к технологам, — говорит Киппенберг.

— К технологам?

Вахтер удивлен. Ему, должно быть, нет еще и шестидесяти, он инвалид: левая рука, что лежит на столе, по-видимому, парализована. Производственная травма, наверное, думает Киппенберг, или война. И он просит подчеркнуто любезно:

— Так вы позвоните, пожалуйста!

— Технологический отдел переехал на основную территорию, — объясняет вахтер. — Мы ведь только филиал, нас слили!

Киппенбергу приходит в голову мысль, что химик, даже работающий в науке, вообще говоря, мог бы лучше знать химические предприятия своего родного Берлина.

— Учеников вы тут готовите? — спрашивает он. — И квалифицированных рабочих с аттестатом зрелости?

Неодобрительный взгляд. Левым плечом прижимает трубку, правой рукой снова набирает номер.

— Что же вы сразу не сказали? Тогда ее в списках и не может быть! Минуточку, минуточку. — И в какой уже раз: — Проходная. Тут вот господин… Да? Все в порядке! — Он, удовлетворенный, кладет трубку. — Вас ждут.

Киппенберг протягивает через деревянный барьер удостоверение и смотрит, сначала рассеянно, а потом вдруг очень внимательно, как неуклюже, с каким трудом движется рука, заполняющая пропуск. Ведь было время, когда и его рука выводила буквы так же неловко. Тогда он знал только одну работу — расчищать развалины, чтобы потом и кровью поднять из руин завод вроде этого.

Он берет свой пропуск, проходит на заводскую территорию, идет не торопясь, засунув руки в карманы и опустив голову. Он путается, попадает не туда, наконец спрашивает дорогу. Так он добирается до цели.

Небольшое здание вроде павильона. Киппенберг входит внутрь, оглядывается, тут уже легко ориентироваться. Бетонная конструкция, стены облицованы камнем. С двух сторон галерея, там, наверху, кто-то стоит, в полутьме трудно различить, кто именно; окна грязные, свет сквозь них еле проникает. Киппенберг видит, что тут все изъедено ржавчиной, корродировано испарениями кислот. Но он видит и штатив, на котором висит донельзя запыленная перегонная колба. Он оглядывает стену, она словно специально для них сделана. Потом проверяет коммуникации: ток, пар для отопления, вода для охлаждения и водосток. И у него словно гора сваливается с плеч.

На галерее две фигуры. Шаги по ржавой железной лестнице звучат как удары молота, впереди Ева, ее трудно узнать в рабочей одежде, брюки, стеганая ватная куртка, платок, подавая руку, она стаскивает с нее огромную рукавицу. Рядом с ней стоит мужчина. Он среднего роста, неприметный, пожилой, несмотря на холод, на нем, кроме серого халата, ничего нет. Киппенберг кивает ему и, показывая на стену со штативом, говорит:

— В точности то, что нам нужно.

Ева делает шаг в сторону, чтобы представить их друг другу. Киппенберг протягивает руку и смотрит в глубоко запавшие глаза, которые пронзительно вглядываются в него. И тут откуда-то из глубины всплывает слабое воспоминание и снова гаснет.

— Это наш наставник, мастер Альбрехт, — говорит Ева И хочет отрекомендовать Киппенберга, но Альбрехт останавливает ее.

— Не надо, мы старые знакомые, — говорит он хриплым басом.

Еще и сегодня, спустя годы, встреча этих двух людей будто стоит у меня перед глазами: на Киппенберга имя Альбрехта действует как удар, удивление на его лице сменяется смущением. А тот, старый, в морщинах, стоит перед большим, сильным Киппенбергом, и на губах у него улыбка, ироничная и немного язвительная. А рядом с ними Ева, которая смотрит то на одного, то на другого, хмурит брови, напряженно думает, и от этого у нее на переносице появляется складка. Она закусывает нижнюю губу. Два года она проходила обучение у этого мастера и знает: он человек терпеливый, всегда готовый прийти на помощь, справедливый. Она знает, какие требования предъявляет он к людям, и многому у него научилась. Это не всегда было легко, потому что он бывал и язвительным, когда кто-то не выполнял работу, и ироничным, если ученик уж слишком заносился. Но теперь он глядит на Киппенберга сердито, зло ухмыляясь ему в лицо, и таким она видит своего мастера впервые, она не узнает его.

А Киппенберг? Ведь его-то она уже изучила; лицо непроницаемо, но это только маска, которую он нацепил, чтобы нельзя было догадаться, что у него на сердце. Ева чувствует его — в этом человеке происходит сейчас внутренняя борьба, она угадывает его слабости и понимает: здесь он неожиданно столкнулся со своим прошлым, которое забыл, как и мастера Альбрехта.