Дитер Нолль - Киппенберг

— С чего ты взяла… — Киппенберг смущен. — Что ты хочешь этим сказать?

— А то, что ты паришь отнюдь не так высоко, как тебе бы хотелось, — отвечает она.

— Потому что с людьми иногда дьявольски трудно, — отвечает Киппенберг, и эта отговорка помогает ему преодолеть смущение.

Она ведь не знает, в каком разладе с самим собой живет он уже давно, в последнее время ощущая этот разлад все более остро. Она может подразумевать только то беспокойство, которое сама привнесла в его прежде безмятежную душевную жизнь. А кто парит выше, надо ли это выяснять?

А может быть, надо. Ибо едва он произносит: «Если тебе хочется, можешь обо мне порассуждать», — как она спрашивает: «А где мы остановимся и когда поедем обратно?» Он встречается в зеркальце с нею взглядом и понимает: Ева хочет сейчас знать, готов ли он вместе с ней отдаться чувству, нет, иллюзии, которая сильнее всех доводов рассудка.

— Когда мы вернемся — завтра или в воскресенье вечером, этого я еще не знаю, — отвечает он. — А где мы остановимся…

На ее лице появляется какое-то новое, незнакомое выражение, но мозг Киппенберга тут же идентифицирует это выражение, которое действует так возбуждающе. Оно было зафиксировано еще в понедельник на стоянке у вокзала Фридрихштрассе и, видимо, никогда не сотрется. Молчание. Затем Киппенберг говорит осторожно:

— У меня поблизости заказан номер в гостинице. А тебя доктор Папст где-нибудь разместит. — Он говорит нарочито небрежным тоном: — Не знаю где, но, надеюсь, койка в общежитии тебя устроит?

Бросив осторожный взгляд в зеркальце, он видит ее наморщенный лоб, брови упрямо сдвинуты. Но голос спокойный:

— Почему ты от меня отгораживаешься? Почему замыкаешься в себе?

Чертовски трудно разыгрывать перед ней взрослого! Кстати, это верно: он отгораживается от нее, хоть и начинает постепенно понимать, что́ люди могут значить друг для друга, если не замыкаются в себе. Но ведь в том-то и дело: он не хочет, чтобы она слишком много для него значила. Поэтому и отгораживается.

— И пусть мне трижды хочется, чтобы это произошло, и пусть я тебе трижды в этом признаюсь, ничего не произойдет, если только в этом не будет внутренней необходимости, — отвечает Киппенберг.

— Тот, кто говорит, что никогда не был захвачен чувством, должен не говорить о внутренней необходимости, а благодарить судьбу, что она предоставляет ему такой шанс, — отвечает Ева.

Если она рассуждает с такой уверенностью, значит, должна быть готова выслушать в ответ правду.

— До сих пор я использовал в жизни каждый шанс, — произносит Киппенберг холодно. — И не дать захватить себя чувству еще не значит не быть способным на чувство.

Прежде чем сказать что-то, она долго думает над его словами:

— Наверное, это надо понимать как ответ на вопрос, который я задала в понедельник вечером.

— Приблизительно, — уточняет Киппенберг. — В грубом приближении. Прежде я думал, что жизнь моя устроена оптимально, что может служить моделью для мужчин моего типа. Я думал также, что люблю свою жену. Но мне все время что-то мешало, я не знал, что именно, только сейчас, кажется, начинаю догадываться. И если я сумею понять себя, в этом будет твоя заслуга и оправдание той уверенности, с которой ты предлагаешь мне себя в качестве шанса. — Снова взгляд в зеркальце. — Я вижу, — продолжает Киппенберг, — ты имела в виду другое. Поэтому скажу откровенно, не покрывая наши отношения дымкой сложных чувств, безумных мечтаний, чего-то нереального и неповторимого. Мы оба должны понимать, что они так же, как и у других, мотивированы определенными желаниями. Ты думаешь, я не хочу с тобой спать? До того, как ты появилась, я ни разу и не помышлял о том, чтобы развлечься с кем-нибудь из институтских лаборанток, которые мне постоянно строят глазки, ведь вопрос, что помогает или вредит моему продвижению, всегда был фундаментом моей образцовой морали. Сегодня я уже не стал бы выставлять себя в качестве образца высокой морали, и это тоже твоя заслуга; то есть я хочу сказать, я воспринял нашу встречу как шанс, как возможность выяснить, что в основе моей системы нравственных ценностей лежит индивидуалистическое стремление к собственной выгоде. И если я окончательно потерял душевное равновесие, то это еще отнюдь не причина впадать в другую крайность и воспользоваться тобой, как бутылкой водки. Мы еще посмотрим, захочешь ли ты служить мне средством к достижению цели.

Она снова долго думает.

— Ты ведь для меня тоже средство к достижению цели, — прерывает молчание она. — И все-таки в моих чувствах к тебе я не преследую никакой цели. И эти чувства вовсе не средство. Они просто есть, я хочу их испытать, и, если это будет угодно твоему божеству — внутренней необходимости, испытать до конца. — И очень серьезно заключает: — Такие чувства редки.