Дитер Нолль - Киппенберг

Она сглотнула и возмущенно крикнула:

— Я и не собиралась так говорить! Зачем вы возводите на меня напраслину? Сейчас я закажу разговор.

— Закажите срочный, я оплачу, — сказал я и пошел к дверям. — Когда поговорите, позвоните Боскову, я буду у него, вот только разберусь с Кортнером.

В отделе апробации, еще в коридоре, я встретил фрау Дитрих, она доктор наук, биолог и, несомненно, ведущий ум среди сотрудников Кортнера. В описываемый период это была женщина сорока лет, очень ухоженная и привлекавшая всех как внешностью, так и личным обаянием. Когда нашей группе был зачем-нибудь нужен отдел апробации, мы предпочитали иметь дело не с Кортнером, а с ней. Лично я мог бы упрекнуть ее лишь в том, что вот уже много лет, не приводя практически никаких разумных доводов и отделываясь лишь беглой улыбочкой, она не поддается на мои уговоры, отказывается помахать ручкой своему непосредственному начальнику Кортнеру, о котором она навряд ли более высокого мнения, чем я, и перейти к нам в новое здание, чтобы занять там место, достойное ее способностей. Мы кивнули друг другу, и я спросил на ходу:

— Вы, случайно, не знаете, где я могу найти Кортнера?

— Прислушайтесь, — отвечала она, — уши вас и выведут.

И действительно, из-за двери большой лаборатории до меня донесся голос Кортнера, визгливый, пронзительный, злобный.

Главная лаборатория отдела апробации представляет собой просторный зал, как бы разделенный на кабинеты письменными столами и полками поверх столов. Вот почему его трудно окинуть взглядом, и вот почему Кортнер не заметил моего приближения. Я увидел ассистентов и лаборанток, занятых работой, увидел их лица, не столько испуганные, сколько строптивые и насмешливые. Весь зал был до краев заполнен голосом Кортнера, который становился все более пронзительным и резким:

— Что здесь происходит? Что это вообще такое? Прикажете мне наводить за вас порядок на вашем столе?

Проходя мимо, я услышал, как один молодой врач непочтительно сказал соседу:

— Опять этот шизик забыл принять свой мепробамат!

Разумеется, я сделал вид, будто ничего не слышу. Кортнер, голос которого перешел на крик, ухватился за очередную жертву.

— Ну как, вы найдете вену или нет? Я спрашиваю, вы собираетесь сегодня найти вену? — Очевидно, он наткнулся на сопротивление, и это только подлило масла в огонь. — Зачем вы кончали медучилище? Интересно, что́ вы вообще кончали, медучилище или школу для умственно отсталых детей? Мне, может, самому вам показать, как вводят канюлю?

Лавируя по проходам между столами, я вышел на Кортнера. Тот стоял боком ко мне и с приоткрытым ртом созерцал какую-то аппаратуру. Там из подопытной крысы, погруженной в глубокий наркоз, вытекло несколько капель крови, и Кортнер, вдохнув побольше воздуха, завопил во всю глотку:

— Кто здесь работает? Кто, я вас спрашиваю? У какого это живодера весь опыт утонул в крови?

Залившись краской, ассистентка уже хотела покаяться, но тут между ней и Кортнером вклинился я. Кортнер отвел глаза, потому что его обычные утренние вопли никак не предназначались для моих ушей.

Доктор Хейнц Кортнер, врач, фармаколог, год рождения двадцать пятый, то есть во время описываемых событий сорока двух лет от роду, был среднего, пожалуй, даже ниже среднего роста, щупленький, так что голова казалась непомерно большой, а лицо напоминало треугольник основанием кверху. Треугольник этот в свою очередь пересекали тонкие, поджатые губы, уголки которых были вечно опущены книзу. Редкие волосы начесаны на лоб. В профиле Кортнера тоже было что-то заостренное, птичье, нос клювом торчал под слегка покатым лбом, подбородок выдавался вперед. На фоне белого халата его брюзгливое лицо с бесцветной, словно неживой кожей выглядело бледней обычного. Однако, едва Кортнер завидел меня, лицо его мгновенно изменилось: в глазах возникло выражение почти приветливое, на губах заиграла скорбная улыбка, и, протягивая мне горячую, всегда чуть влажную руку, Кортнер озабоченно сказал:

— Бьешься-бьешься, чтобы все было в порядке, не жалеешь сил, чтобы неукоснительно соблюдались требования гигиены, а потом все идет прахом из-за чьей-то расхлябанности и легкомыслия.

Когда Кортнер разговаривал со мной, ему приходилось закидывать голову, и я смотрел в его треугольное лицо сверху вниз. Я достал письмо из Тюрингии, глаза Кортнера сразу утратили выражение приветливости, и он поглядел куда-то мимо меня. С подчеркнутой деловитостью я объяснил ему, что не согласен с резолюцией тестя, которую, конечно же, не следует понимать так буквально… Договорить мне не пришлось.