Дитер Нолль - Киппенберг

Коллеги поздравляют, Харра, который еще не получил заказанные в оптике новые очки, протягивает фрейлейн Зелигер орхидею и выражает немалое изумление, когда благодарность Шарлотты доносится из другого угла комнаты. Поздравления Шнайдера многословны и велеречивы, к тому же он утверждает, будто он всегда это знал и с первого дня мог предсказать. Кортнер, весь под впечатлением, с улыбочкой изъявляет свое нижайшее почтение, свое величайшее уважение.

Остается Босков. Он до неприятного крепко и долго и как-то странно жмет руку Киппенберга. Почему он ничего не говорит? Почему он лишь молча глядит на Киппенберга? Когда-то по другому поводу он, помнится, сказал: «Н-да… Брак — это непростая штука». Теперь он, судя по всему, просто не может найти подходящие слова, теперь поздравление для него тоже не простая штука. Наконец он выдавливает что-то вроде «ладно, поживем — увидим».

И больше ничего. Впрочем, так оно и лучше. Если бы Босков, как всегда, откровенно сказал бы ему: «Смотрите, как бы вам не сбиться с пути», Киппенберг тогда плохо бы его понял, и уж совершенно непонятным оказался бы для него заданный впоследствии вопрос: «А как, собственно, обстоит дело, любишь ты свою жену или нет?»

Конечно же, Киппенберг любит свою жену, в этом нет никаких сомнений. Вот одно только: несмотря на любовь, он ничего, ровным счетом ничего не улавливает из того скрытого ожидания, с каким Шарлотта согласилась на этот брак. Он не видит, как она ждет, все ждет и ждет, как проходит время, и она перестает ждать, и ожидание в ней постепенно угасает. Поди догадайся, чего она ждала. Она, может, и сама этого не знает. Знает она — и всегда знала — лишь одно: что ее жизнь пойдет обычным путем.

Так ее жизнь и идет. Киппенберг, перебравшийся к жене, то есть в ланквицевский дом, наблюдает такие разительные перемены в своей собственной жизни, что не может понять, насколько неизменной, несмотря на замужество, осталась жизнь Шарлотты в отцовском доме. Разумеется, порой бывают стычки, не без этого, когда, например, Киппенберг отказывается видеть в доме некоторых гостей из Западного Берлина, после чего Ланквиц незамедлительно дает зятю понять, кто здесь хозяин. В этой стычке Шарлотта принимает сторону Киппенберга. Старик некоторое время ходит обиженный, но подобного рода обиды легко урегулировать в институте, проявив готовность пойти на некоторые незначительные компромиссы. А кстати, и визиты из Западного Берлина через год становятся невозможны.

Шарлотта не всегда принимает сторону мужа. Бывают ситуации, когда Киппенберг представляется себе неким захватчиком. Впрочем, он исполнен понимания, он ищет причину также и в себе самом. Наверно, он еще не до конца освоился в том мире, к которому теперь принадлежит. Он прилагает усилия, он всячески старается не ссориться с тестем независимо от того, идет ли речь о домашних делах или об институтских. И вскоре проблемы уходят, так и не дождавшись разрешения. Он старается не напрасно. Все лучше и лучше дается ему академический, приглушенный, безмерно учтивый тон.

И постепенно из бунтаря, готового перевернуть все вверх дном, из беззаботного Иоахима К. формируется доктор Киппенберг, и этот доктор вырабатывает в себе чувство меры. Проходит время, и вот уже в ланквицевском доме сообща и в ничем не омраченной гармонии правят двое, Киппенберг и старый профессор, правят мудро, правят оптимистично и безмятежно.

Довольна ли Шарлотта своей жизнью, своим браком? А почему бы ей и не быть довольной? Киппенберги живут припеваючи, они ездят отдыхать в Татры и в Прибалтику, совершают круиз по Карибскому морю. Они обзаводятся машиной, а немного спустя — дачей в Шёнзее. Жизнь — это работа, и жизнь — это успех. Детей у них нет, виновата, может быть, Шарлотта, во всяком случае, врач посылает ее в санаторий. Киппенберг не мог бы сказать про себя, что ему недостает детей. Все равно он бы не имел от них никакой радости, он ведь по горло загружен, можно сказать, перегружен работой. Пока еще формирование рабочей группы подвигается вперед. И новое здание уже стоит. А если даже с координацией работ дело все больше не клеится, да и сотрудничество с другими отделами как-то не задалось, если тот либо иной план не желает осуществляться так быстро, как предполагалось вначале, это вовсе не дает оснований быть недовольным. Киппенберг отнюдь не собирается проявлять нетерпение, как проявляет его Босков, который словно не желает видеть, что всего за несколько лет они достигли необычайно много, что тише едешь, дальше будешь и так далее и тому подобное. Может, Босков возлагал на Киппенберга какие-то заведомо несбыточные надежды? Но Киппенберг с раннего утра до поздней ночи на ногах, а он ведь тоже человек. Он тоже не о двух головах. Пока останутся позади хлопоты, связанные с защитой докторской, пока он утвердится как вузовский преподаватель и тем утолит свое честолюбие, институтские проблемы сами собой придут к разрешению, и не придется ради них огорчать старика либо нарушать семейный мир. Путь научного руководителя тоже не усыпан розами. Едва устранены наиболее серьезные трения с Ланквицем и Кортнером, начинаются затруднения с Босковом, и Киппенбергу приходится всячески лавировать, чтобы угодить и нашим и вашим. Жизнь полна трудностей и сложностей. Отпуска и выходных дней порой не хватает, чтобы восстановить истраченные силы. С течением лет накапливается усталость, недосыпание, замотанность, нервное истощение и тому подобное, все это вместе взятое ощущается порой даже как пресыщенность.