Жужа Д. - Очень страшно и немного стыдно [litres]

В саду заметно похолодало, удлинились тени, голубя даже не слышно. У соседей слева вспыхивает окно в садовом домике. Поднимается ветер – тянет торфом, гарью и меловой побелкой. Уличный фонарь освещает оставленное вчера в траве кресло. Мокрая трава неприятно дерет по животу. Жую пырей, писаю на забор, опять нюхаю там, где пахло мышью, но сейчас ее там нет. Становится совсем холодно – бегу домой.

Рене с гостем пьют кофе, а Жоржетта читает вслух.

– …полное подчинение материи духу, что материя превращается в символ, посредством которого дух раскрывает себя. – Она вздыхает и аккуратно закрывает книгу. – Сэмюэл Тейлор Колридж.

Теперь у гостя будет еще больше вопросов. Бедный Рене. Вырыл ты себе яму, сам того не желая. Ну посмотри на это заплывшее лицо, на маленькие, подпертые щеками глазки! А? Ей-богу!

Жоржетта улыбается Копченому и просит Рене показать, над чем он работал сегодня. Рене кивает, встает и снимает глаз с мольберта – под ним новое, незаконченное.

Стена. Окно. Коричневые статичные занавески. За окном – пейзаж. Кроны деревьев вдалеке. На переднем плане – луг. Справа – тонкое дерево, вокруг – кусты. На заднем плане – дорога. Часть этого пейзажа – холст, стоящий на треноге перед окном. Небо не такое, как сейчас, а радостное, летнее. Пейзаж – легкий, воздушный, а интерьер сдержанный, сухой.

Значит, сейчас речь пойдет про внутреннее и внешнее. Я зеваю, Жоржетта смотрит на меня строго. Берет нож. Я прячусь под стол. Но она просто нарезает лимонный кекс. Кладет гостю добавку. Скребу Жоржетте ногу – понятно, что с Копченым номер не пройдет, этот все равно ничего не даст. Жоржетта не обращает на меня внимания. Поднимаюсь на задние лапы, кладу голову ей на колени. Она отламывает мне маленький кусочек кекса, так, чтобы не увидел Рене.

– Как интересно, Рене, мы как раз вчера обсуждали это с друзьями.

Ей так хочется помочь мужу, но, к сожалению, ее уму это не под силу. Смешная, с ямочками на щеках Жоржетта.

Да, вчера приезжали Луи с Большой Ирен, Поль Нуже, Марсель в новых очках, Камиль и брат Рене – Поль.

Рене фотографировал, а остальные, лежа на земле, изображали звезду. На них косились прохожие и показывали пальцами дети. Луи кричал всем, что они и сами не рады такому их использованию, но, к сожалению, поделать ничего не могут, потому что Рене – гений и они собрались здесь, чтобы быть его музами. Одна старушка в серой шляпке перекрестилась. А Луи все орал, что они создают иной мир и свидетели этого должны только радоваться. Потом вся компания встала на фоне каменной стены, и каждый делал вид, что отгрызает от нее по куску. Было шумно, прохожие переходили на другую сторону дороги, а Рене веселился больше всех. Ей-богу, когда Рене фотографирует, он становится безумным, отпускает на волю детство. Всегда такой сдержанный, он превращается в хулигана, способного на дерзость. А вот рисование – это серьезно, это кропотливое изображение логических построений, в которых нет ни одной случайной детали, какими бы безумными на первый взгляд они ни казались.

К вечеру все вернулись домой. Там Рене позировал сам: взял в руки трость, лицо спрятал, поставил на колени холст, а голову накрыл одеялом. Попросил снять его с закрытыми глазами. А потом – в котелке. Ему казалось, что в нем он становится невидимым. Обезличенным, человеком из толпы. Никем.

Дальше снимали двойной портрет, Рене сидел за Жоржеттой, изображая ее тень. Потом пили кофе и спорили о теме раздвоения. Когда совсем стемнело, стали придумывать, как назвать уже написанные работы, потому что названия картин не содержат объяснений, а картины в свою очередь не иллюстрируют своих названий.

Заголовок не должен учить – только завораживать и удивлять.

Поль залез на стул и кричал, что заголовки выбираются им таким образом, чтобы помешать зрителю поставить картины в успокоительную область, куда в противном случае завел бы его машинальный ход мысли, преуменьшив истинный масштаб полотна.

Les titres sont choisis de telle façon gu’ils empêchent aussi de situer mes tableaux dans une région rassurante… [1] Заголовок должен служить дополнительной защитой, подавляющей любые попытки свести настоящую поэзию к игре безо всяких последствий (фр.).

Я тоже считаю, что разногласие между названием и картиной способствует волшебному удивлению, которое Рене считает главным предназначением искусства.

Так они дурачились вчера до полуночи, потом вынесли в сад стулья, Жоржетта притащила маски и всех заставила их надеть. Я путался – узнавал запах, но не узнавал лицо, и всех это очень веселило. Два раза чуть не поранился о юкку. Кто догадался эту гадость посадить у самого дома – неизвестно. Совсем уже в темноте, когда я умирал как хотел спать, они орали что-то, прославляющее Босха, про волшебный реализм Бельгии и что этот самый реализм, как разновидность европейского романтизма, имеет свои национальные особенности. Лучше бы спать шли, ей-богу.