Андраш Беркеши - Друзья

Имре уселся на плотно набитый соломой мешок, заменявший ему матрац, и отрешенно уставился в темный угол. И что это за судьба такая: ну почему именно его родителей унес тот страшный водоворот? Даже не верится, что совсем недавно, прошлым летом, они были так счастливы, так дружно жили все вместе на своем маленьком хуторе!.. И почему он оказался именно здесь, в Бодайке? Почему не в Будапеште у тети Жофи? Ведь столько раз он слышал от матери: «Ох уж, этот Жига; ох, этот Жига, он, видать, совсем рассудка лишился, когда выбирал в жены эту заносчивую швабку [2] Шва́бы — название немцев, переселившихся в Венгрию в XVIII веке. ». В подобных случаях отец обычно хихикал: «Прекрати, Панни! У шурина моего как раз ума палата, коль он женился на этой немецкой фее с ледяными глазами. Пойми, звездочка моя, сто хольдов [3] Хольд — мера площади; 1 га — 1,6 хольда. — это сто хольдов. Жига теперь стал первым хозяином в Бодайке».

«Да он у нее просто-напросто первый лакей, — начинала горячиться мать, — этой швабской сучке понадобился образованный венгерский лакей-управляющий, вот она его и окрутила. Боком выйдет брату эта женитьба, чует мое сердце. Еще все локти себе искусает, ан поздно! Она же бесплодная, у нее детишек никогда не будет. А тогда к чему богатство? Что с него проку?»

Тут отец обычно набивал трубку, делал пару затяжек, с удовольствием попыхивая, задумчиво вертел головой, хмыкал, смотрел на усыпанное звездами небо и медленно говорил: «Жига — мужик неплохой. Просто решил урвать от жизни побольше. Для него богатство — это всё. А что такое образованный крестьянин без земли да без денег? Так или иначе — чей-нибудь лакей, пес хозяйский. Правда, Казак?» — обратился он к лежащему на полу лохматому псу. Тот тявкнул в ответ, потянулся и улегся поудобнее, положив голову на передние лапы. А отец тем временем продолжал: «Теперь-то Жига — кум королю. Занимайся себе хозяйством сколько душе угодно. И в церкви за ним место закреплено благодаря Ирме. Ведь ее семейство подарило Бодайку священника».

Имре заочно невзлюбил тетю Ирму, услышав о ней впервые от матери, и даже начал побаиваться ее. А сейчас его неприязнь, смешанная со страхом, еще усилилась. И вообще, кто ему эта белокурая красавица? Его родственник — дядя Жига, а она — совершенно чужой человек. Имре до сих пор не мог взять в толк, почему старший брат Ферко, проведя прошлым летом две или три недели в Бодайке, вернулся домой в полном восторге от тети Ирмы и при каждом удобном случае превозносил ее до небес. Правда, Ферко всегда был подхалимом и умел приспосабливаться к обстоятельствам. Уж он бы, наверно, не остался без обеда: как-нибудь подольстился бы, выклянчил свой харч. А Имре не такой, нет; лучше умереть с голоду, чем перед кем-то унижаться. Да пусть она подавится своими обедами! Ему ничегошеньки не надо.

Имре переоделся в клетчатую фланелевую рубаху и вельветовые брюки, сунул ноги в грубые, подбитые тяжелыми гвоздями сапоги и сел за стол, чтобы делать уроки. Но желудок сводило от голода, и не было ни малейшего желания заниматься. Мальчик сидел, уставясь отсутствующим взглядом на свежевыбеленную стену, и даже не обернулся на скрип открывающейся двери. Жигмонд Балла подошел к нему и массивной своей ладонью легонько потрепал по плечу.

— Ты чего уроки не делаешь? — спросил он, присаживаясь на край стола.

Имре пожал плечами.

— А ну-ка посмотри на меня.

Мальчик поднял голову. Губы его были плотно сжаты.

— Сильно проголодался?

— Я не голоден.

— Тут у меня хлеб и сало. Это тебе. — Дядя Жига вынул из кармана сверток и положил на стол. Развернул. При виде большого куска сала и такого же изрядного ломтя хлеба Имре сглотнул слюну, но ничем не выдал своего состояния.

— На вот. Ешь на здоровье.

— Не надо, — буркнул Имре. — Ничего мне от вас не нужно. Я вовсе не голоден.

«Упрямец, — подумал Жига Балла, — весь в отца. С тем тоже, прежде чем разговаривать, гороху надо было поесть. Как упрется, бывало, так ему хоть кол на голове теши… Ну, вот что делать с этим парнем, черт бы его побрал? И так волком смотрит, а ежели отлупишь — и вовсе замкнется…» На память пришли слова зятя: «Знаешь, Жига, чем больше меня волтузят, тем я становлюсь тверже. Характер у меня, видать, от нашей земли-матушки. С каждым ударом все пуще зреют упорство, воля, ненависть. Я не могу, да и не хочу, приспосабливаться. Это для меня хуже смерти. Ты, конечно, человек образованный, не нам чета, не зря перед тобой крестьяне шапки ломают. И еще многого добьешься. Но я не уверен, что ты будешь счастливее нас. Женись на своей немке, делай что хочешь. Я тебе скажу только одно: не удастся тебе пустить корней в этом швабском поселке. Люди там совсем другие. Аккуратные, бережливые, работящие, только сердечности у них не найдешь. Из всех страстей им ведома лишь одна — страсть к накопительству. Еще больше иметь. Еще богаче стать».