Андраш Беркеши - Друзья

Йожеф залпом выпил стакан вина.

— Это не мнение, дорогой зятек. Это подстрекательство в чистом виде. А я в своей корчме не потерплю подстрекательства.

— Дурак ты, Йожеф. Если уж хочешь знать, запомни хорошенько: фрицы эту войну проиграют. Понимаешь, Йожеф? Это мое мнение. Проиграют, что бы там ни болтали доктор Бауэр и его компания. Это говорит тебе фронтовик. — Балла налил себе вина, выпил. Спутанные пряди волос упали на лоб, лицо раскраснелось от выпитого. — Больно весело вы тут живете. Разводите демагогию, пьянеете от собственных речей, дурачите себя и других. За все это придется расплачиваться, Йожеф. Боюсь, дорого обойдется тебе вступление в фольксбунд. Должен тебе заметить, шурин, что, когда мы познакомились, ты был совсем другим человеком.

— Другим? В каком смысле — другим? Я действительно поправился на десять килограммов.

— Я не то имел в виду, — насупился Жига Балла. — Ты казался мне истинным венгром. Да ты и был им. Я же помню, с какой гордостью ты рассказывал мне о своем прадеде, который в армии Кошута сражался против Габсбургов, а потом десять лет отсидел в крепости Куфштейн. Да, Йожеф, ты гордился этим.

— Ну, было, было, — отмахнулся корчмарь. — А потом до меня дошло, что я все-таки немец. И уж коли я немец, то принадлежу великому рейху. Ты не представляешь, что значит рейх для нас, немцев. — Глаза его лихорадочно заблестели.

— Ты спятил, шурин, — сказал Жига Балла. — Зря я сижу с тобой за одним столом. Знаешь, где твое место? На фронте. На передовой. В ударной роте. Но ты же, как и Бауэр, только глотку драть горазд. А воюют пускай другие. Пока вы здесь мошну себе набиваете. — Он бросил на стол деньги и поднялся. — Пошли, ребята!

Через два дня Жига Балла возвратился на фронт. Ирма получила от него несколько писем, а потом он перестал писать, и след его потерялся на долгие годы.

Однажды — это было летом сорок третьего — Балинт Чухаи спросил у Имре и Миклоша, не хотят ли они бороться против нацистов. В то время, после того как их уволили с прядильно-ниточного комбината, они работали в глиняном карьере.

Все трое сидели на берегу озера и удили рыбу. По правде говоря, рыбалка их не особенно занимала, они пришли сюда, чтобы поговорить. Метрах в пятидесяти от них расположился сын лесника Шани Ауэрбах со своими приятелями — все также с удочками. Кто-то плескался в озере, кто-то загорал, старик Фюлеп Торняк в широкой лодке греб к противоположному берегу.

— Я неспроста затеял этот разговор, — продолжал Чухаи. — Пора переходить к решительным действиям. Немцев под Сталинградом разбили в пух и прах. Говорят, что у Дона полегло больше ста тысяч венгров.

Миклош попытался представить себе отца. Сейчас ему это удавалось как-то с трудом — не то что раньше.

— Я бы хотел сражаться против нацистов, — сказал он. — Но как? У нас нет оружия. И потом, я должен работать. Если я пойду воевать, что будет с мамой и бабушкой?

Имре же выразил готовность идти хоть на край света. Дескать, нет у него ни отца, ни матери и терять ему нечего. Это не понравилось Миклошу. Неужели Имре способен уйти куда-то без него?! Разве такое возможно? Чего же стоит тогда их дружба?

Чухаи окинул друзей взглядом и, понизив голос, начал обстоятельно посвящать их в свои планы, но говорил он настолько туманно, настолько запутанно, что они с трудом могли уловить, о чем идет речь.

Миклош взял Чухаи за руку.

— Дядя Балинт, почему вы не говорите с нами откровенно? — спросил он. — Мы ведь уже не дети. Нам по семнадцать лет. К тому же и мы коммунисты, если хотите знать.

— И вы коммунисты? А еще кто?

— Не считайте нас дураками, дядя Балинт, — вмешался Имре. — Мы же прекрасно знаем, что вы коммунист.

— Знаете?

— Знаем, — подтвердил Миклош. И пересказал то, что удалось ему услышать из ночных бесед Чухаи с его отцом летом прошлого года.

Балинт Чухаи кивнул, достал из кармана табакерку, протянул Имре.

— Ну, тогда ты наверняка слышал от отца, что год назад несколько сот коммунистов угодили за решетку.

— Нет, об этом он не говорил, — покачал головой Миклош. — Только о забастовке. Говорил, что он против. Так вы сказали, несколько сот коммунистов, дядя Балинт?

— Да. Вы должны знать об этом. И все же партия живет. Существует. И нам тоже надо действовать. Слишком уж обнаглели Бауэр и его компания. Он тут в воскресенье заявил на собрании, что в Венгрии больше нет коммунистической партии, что все коммунисты либо за решеткой, либо отбывают трудовую повинность где-нибудь на фронте, как Зала и его товарищи.