Дарья Димке - Снегири [litres]

Я давно начала подозревать, что с этим все обстоит не так-то просто. Прийти к такому выводу было несложно, достаточно было посмотреть, как к этому относились бабушка с тетушкой. Они не только не помогали дедушке продавать, они даже избегали говорить об этом. Предпочитали делать вид, что ничего такого не происходит. То, как они вели себя, больше всего напоминало мне меня. Поверить в такое сразу было трудно, но, кажется, они стеснялись. Я отлично знала все признаки этого состояния – одновременный стыд за себя и весь мир, всепоглощающее чувство собственной ничтожности, неуместности и несостоятельности, беспомощности и страха. Было ясно, что советоваться с ними по поводу моего плана не стоит, нужно идти к дедушке. Я переживала, что дедушка плана не одобрит. Раз бабушка и тетушка относились к этому делу как к постыдному, возможно, им вовсе не следовало заниматься.

Как-то вечером, когда мы вместе пошли в подвал за картошкой, я решилась. Дедушка выслушал мой сбивчивый рассказ очень внимательно.

– Так ты хочешь продавать ягоду вместе со мной, чтобы заработать деньги на новогодние подарки? – спросил он.

Измученная рассказом, я ограничилась кивком.

– То есть это должен быть сюрприз?

Я опять кивнула.

– Тогда, – продолжил дедушка, – мы сделаем так. Ничего никому не скажем. Поедем на дачу, соберем последнюю облепиху и в воскресенье прямо с утра пойдем продавать.

– То есть ты мне разрешаешь? – на всякий случай уточнила я.

– Конечно, – ответил дедушка. – По-моему, хорошая мысль!

– Но бабушка… – начала я.

Дедушка перестал перебирать картошку, повернулся ко мне и взял меня за плечи.

– Послушай, Эльза. Это ягода, которую мы все вместе вырастили. Ягода, которую ты соберешь сама. Это твой труд и твое время. Так почему ты не можешь ее продать? Что в этом плохого или стыдного? Бабушка, действительно, относится к этому… Ну сама знаешь как. Это потому, что она умеет делать и любит другую работу. Лечить людей гораздо более сложно, и она хочет заниматься именно этим. Но – и я хочу, чтобы ты это запомнила, – в любой работе нет ничего стыдного. Чего тут стесняться? Разве это плохая ягода, разве ее вырастила не ты? Еще раз подумай, и если ты хочешь продавать ягоду, я возьму тебя с собой.

После этого мы вернулись к картошке.

В воскресенье утром мы стояли рядом с дедушкой на трамвайном кольце среди других людей, которые тоже что-то продавали. На нас были наши любимые кепки «Речфлот» и у каждого по ведру облепихи; правда, мое желтое пластмассовое было меньше, чем железное дедушкино. Когда ко мне подошла женщина и спросила, сколько стоит ягода, я набрала в грудь побольше воздуха и постаралась ответить четко и громко. Кажется, у меня получилось, потому что женщина ответила, что возьмет его. Я не могла поверить своему счастью. Когда мы с дедушкой аккуратно пересыпали ягоду в ее кастрюлю, она отдала мне деньги. Дедушкину ягоду купили чуть позже. Я так и не смогла выпустить деньги из рук. Мы шли домой, я сжимала их в кармане и думала, что в следующий раз в булочной больше не буду бормотать себе под нос, а на новогоднюю елку в школу вообще не пойду, я уже достаточно взрослая для того, чтобы самостоятельно решать такие вопросы. Бабушке и тетушке мы ничего не сказали.

В тот год я впервые купила всем подарки. Мелкий нарисовал каждому по рисунку с его личным спутником апокалипсиса, а среди тех общих подарков, которые дедушка дарил нам всем, был ужасно красивый новогодний шарик. Шарик – с рисунком домика, укрытого снегом, – висел на елке, и в нем отражались мы все. Внутри сферы прозрачно-серебристого-синего зимнего света, там, где скрывались те животные, которые отныне стали нашими друзьями навсегда.

В целом жизнь была прекрасна. В ней были Мелкий, бабушка и дедушка, зима и лето, книги и друзья, мороженое и лес, деревья и карандаши, разноцветные стеклышки и кузнечики. И еще много другого, тоже прекрасного, удивительного и чудесного. Однако наряду с этим в жизни были вещи, которые нужно было претерпевать. Эти вещи невозможно было изменить, и их нельзя было избегнуть. В детском саду нужно было претерпевать карательную кулинарию – гороховую кашу на завтрак, морковные котлеты на обед, молоко с пенками на полдник (их нужно было обязательно съесть и выпить, иначе тебя могли оставить наедине с ними на долгие часы, до тех пор, пока эти субстанции не превращались во что-то поистине ужасное) и сончас, когда нужно было самому поставить раскладушку, застелить ее, а потом молча лежать с закрытыми глазами и не шевелиться. Я немного надеялась на то, что в школе претерпевать придется меньше, но вскоре стало ясно, что это не совсем так, а спустя еще какое-то время – что совсем не так. Особенно тяжело мне давалось претерпевание двух вещей: уроков творчества и Филиппка. Это случилось, когда они наложились друг на друга.