Богомил Райнов - Новеллы и повести. Том 2

Вот самолет пролетел, можно спокойно продолжать, сосредоточиться на тетрадке. Ну, мое сокровище!.. Сокровище опять принимается за дрессировку буквы Д. Но, видно, нелегко дрессировать зверя, когда первый раз берешься за такое дело. Как тут ни бейся, буква то зад задерет, то вертится между линейками, то лапами водит, то ухо поднимет — никак не найдет себе места, так же как и мой сынишка не может найти себе места на стуле. Он высовывает язык, чешется (когда садишься за уроки, всюду начинает чесаться), вертит головой, потому что сзади что-то мешает, и все старается выглянуть в окно, на улицу, потому что оттуда доносится скрежет роликовых коньков.

И зачем ты поставил букву на носки, словно балерину? Зачем ты ее так вытянул? Стук, стук, стук — стукает перо о чернильницу. Ужасная буква! Один господь знает, когда мы ее выдрессируем и заставим наконец сидеть смирно на тетрадочных линейках. Такой строптивой буквы мы еще не встречали, словно кто пустил ей слепня под хвост. Всю тетрадку измазала!

Влепят тебе двойку, так и знай!

Пока мой сын дрессирует в соседней комнате прописную букву Д, я сижу у окна и пишу. Всегда, когда я пишу, я смотрю на дом напротив. Это совсем новый дом, с очень широкими окнами, с балконами, и весь он легко уходит ввысь, почти до самого неба. Иногда мне думается, что достаточно посмотреть на балконы, чтобы многое узнать о жизни и о тайнах соседнего дома. На балконах второго этажа всегда стоят корзинки, а осенью они завалены тыквами и большими глиняными кувшинами. Нетрудно догадаться, откуда эти корзины, тыквы и кувшины. На балконе четвертого этажа всегда виднеется какая-нибудь велосипедная рама, какой-нибудь обод, какие-нибудь скобяные товары или, например, старые латунные детали — не потому, что они могут пригодиться, а просто потому, что латунь дефицитна. Иметь у себя дефицитный товар, даже если он никому не нужен, всегда приятно.

Окна шестого этажа обычно закрыты, а когда это правило нарушается, я вижу, как женская рука гонит из комнаты мух. Там не любят мух. На следующем этаже каждое воскресенье после завтрака на балкон выходит мужчина и курит. Вероятно, в той квартире кто-то не выносит табака. Сегодня мужчина выкурил две сигареты.

На следующем этаже… Впрочем, остальные этажи я оглядываю мимоходом, чтобы задержать свой взгляд на последнем. Там я вижу красный халатик, руки, облокотившиеся на перила, красивую голову с мальчишеской прической. Может быть, это свойство молодости, но девушка как-то действует на меня, даже когда не смотрит на мое окно.

Я беру из игрушек сына трубку, сворачиваю бумажные фунтики и дую в трубку, посылая фунтики вверх. Живи я высоко, все было бы очень просто, но я живу на первом этаже. Однако же, чтобы игра не была такой уж детской, я пишу на листочке: «Вы прелестны», сворачиваю его фунтиком и закладываю в трубку. На мою беду листочек падает на балкон механика. Он берет его, разворачивает и удивленно пожимает плечами. Я вижу, что он смотрит на мое окно, поэтому я начинаю писать. Очень серьезно, очень сосредоточенно: тут-тук-тук — никогда я так быстро не писал на машинке.

Но он, видно, неглуп; он берет резиновую грушу и начинает так сильно ее сжимать, что слышно на всех соседних дворах. Я не могу больше изображать безразличие и жестами спрашиваю, что случилось. Механик показывает мне листок. Разводя руками, я отвечаю ему, что ничего не понимаю.

В эту минуту на балконе показывается его жена, тощая и усатая, с головой в папильотках, и под гневным взглядом механика читает листок. Потом механик снова поворачивается к моему окну, а жена, за его спиной, просияв, кланяется мне. Механик прогоняет ее в комнату и принимается сбивать ржавчину с велосипедной рамы. У меня такое ощущение, будто у меня над головой работает жестянщик.

Наверху, на последнем балконе, красный халатик наклонился и просунул между прутьями перил одну ножку. Просунул и покачивает легонько, налево и направо, налево и направо. И улыбается. Красивая ножка, и я знаю, что она заканчивается кружевами — белье, которое сохнет на верхнем балконе, всегда с кружевами. Я тоже начинаю улыбаться и вижу только этот халатик, очень далеко, очень высоко, чуть ли не в самом небе, но, несмотря на расстояние, мне приятно смотреть на это красное пятно, на эти мальчишеские светлые волосы и на ножку, просунутую меж двух прутьев. Ножка искрится на солнце, как наэлектризованная.

Можно полюбоваться ею так, как в детстве любуешься облаками, вытянувшись посреди луга на спине.