Юрий Козлов - Новый вор

Слоняясь по острову, глядя с обрывов на вскипающую в фиордах холодную солёную пену, Перелесов постоянно ощущал затылком внимательный, непонятно-равнодушный или недобрый, взгляд огромного ворона, сопровождавшего его по верхам сосен.

Вернувшись в дом, рассматривая в каменной сводчатой галерее портреты предков мебельщика, музейные, включая фрагмент чёрной прокопчённой ладьи, артефакты эпохи викингов, Перелесов тоже не оставался в одиночестве, ощущая на себе пронизывающий из-под белых, как вата, бровей и чёлки взгляд миллиардера.

Он, помнится, долго размышлял над природой всеобъемлющего присутствия ворона в пространстве острова и старика в пространстве дома, пока не пришёл к спорному и недоказуемому выводу об одушевлении пространства как основе человеческой цивилизации. Разрушение одушевлённого пространства — великие переселения народов, нашествия мигрантов, завоз гастарбайтеров, трудовая мобильность, выученная психология молодых менеджеров сегодня здесь, завтра там — означало разрушение цивилизации. Ворон и старик были душой острова, но их мир был конечен.

Старик показал Перелесову место своей будущей могилы среди поросших мхом валунов ледникового периода, сказал, что после его смерти остров будет закрыт для посещения посторонними на сто лет. «Это мне стоило, — заметил он, — но стоило того».

Отправляясь на остров, Перелесов сомневался, что обросший мифами, как ледниковый валун мхом, дед скажет нечто представляющее интерес для отвязной, с пелёнок толерантной, бисексуальной, отрёкшейся от Христа европейской молодёжи. Но ошибся. Да, дед врос в прошлое, как в свой остров. Но мысль его, не покидая прошлого, чёрным вороном летела в будущее.

«Девяносто семь процентов всего, что продаётся в моих торговых центрах, — сообщил он Перелесову, — изготовлено из переработанных отходов. Мы живём в эпоху мусора. Если хочешь понять, что будет дальше, стань мусором, думай как мусор, не ошибёшься».

«Мусор имеет склонность к самовозгоранию», — заметил Перелесов.

«Утилизации, — поправил норвежец, — когда приходит время. Ты хочешь спросить, когда закончится капитализм? Я отвечаю: никогда!»

«Даже если закончится мусор?»

«Он закончится только вместе с людьми. Пока человек существует, он мусорит».

«А если вернуться к золотому стандарту?» — вспомнил Перелесов один из обязательных вопросов, показавшийся сейчас ему каким-то глупым и наивным, как если бы он спросил у старика, верит ли тот в Санта-Клауса.

«Сегодня золотой стандарт и основной ресурс — это мусор, — усмехнулся старик, — я сделал на нём тонны золота. Золото — мираж, из него ничего нельзя сделать, кроме женских украшений и унитазов, как предлагал Ленин. Из мусора сегодня делают всё, включая людей! Это надолго».

«Делают или превращают?»

«Не имеет значения, главное — результат».

«Значит, и вы… — набрался наглости Перелесов, — со своими островами, мировой торговой империей, тоннами золота — мусор?»

«А куда деваться, — не обиделся, а как-то даже приободрился миллиардер, — если миром правит мусор? Жить в мусоре и быть свободным от мусора невозможно. Хотя, — задумался на мгновение, — он всегда правил миром. Что, пролетариат в СССР или в Германии не был злым и опасным, как сейчас говорят, социально токсичным , мусором? Ещё каким, пока его не утилизировали во Второй мировой войне. А послевоенный средний класс? Его изготовили, как мою мебель, из спрессованных интеллектуальных отходов, отполировали деньгами, залакировали скандинавским социализмом и выдали за натуральное дерево. Но лак стал дороже опилок. Самая передовая и активная сила общества теперь — идеальный, классический, убираемый во все предшествующие времена человеческий мусор: геи, лесбиянки, бисексуалы, педофилы, ненавистники семьи и религии, скотоложцы, ювенальные юристы, сектанты, извращенцы, мультикультуралисты и прочее отребье. Мусор к мусору. У тебя пока нет своего острова, — он с сожалением посмотрел на Перелесова, — думай сам, как жить в мусоре, не превращаясь в мусор».

«А дальше? — не удержался Перелесов. — Что будет после мусора?»

«Дальше? — Взгляд норвежца остановился на фотографии сложившего ушастую голову на советско-финской войне брата-добровольца. — У нас был шанс, но мы проиграли. До следующего мне не дожить. Может быть, тебе повезёт».

В день отплытия Перелесов сидел с книжкой в холле перед камином, высматривая в панорамное окно катер, посланный за ним с материка из туристической деревни Гудванген. Оттуда он должен был вылететь местной, принадлежащей, как и всё в этой части Норвегии, старику авиалинией в Берген. Горничная в это время протирала висящие на стене в рамках застеклённые фотографии. На физиономии ушастого брата в пилотке рука с салфеткой замерла. «Каким он был ангелочком, — повернулась горничная к сидевшему на диване Перелесову (они общались на упрощённом немецком) и продолжила: — год лечился после подрыва на мине в Финляндии, собрали по кускам, потом до сорок пятого воевал добровольцем в дивизии „Викинг“ на Восточном фронте. Два Железных креста. После войны пять лет прятался в угольной шахте, пока англичане не объявили амнистию. Один Господь ведает, как ему удалось выжить в это ужасное время?»