Эрик Нойч - Мир на Востоке

— Да. А теперь вот еще и шоссе строят: от Магдебурга через Граубрюккен в Айзенштадт.

— Да что ты!

— Вот бы и к нам ответвление сделали…

Функе сказал о новом шоссе как бы между прочим — он был занят размешиванием раствора. Ханна удивилась и не поверила.

— Вот увидишь, — продолжал он, — куплю себе «трабант», громыхалку, как в народе эту машину называют. И на своих колесах буду прямо к комбинату подкатывать.

— Это в твои-то годы, Карл! Ты меня уморишь… Забыл, что ли, тебе в следующем году уже на пенсию, будешь на побегушках у невестки…

— Ишь куда загнула! Нет, я еще на комбинате пригожусь. Хоть вахтером пойду. Без работы я сидеть не могу. А ты сама — тоже ведь магазин не бросаешь.

— Только на общественных началах, помогаю немножко… И добираться мне туда всего несколько минут… Неужели в своих четырех стенах сидеть?..

— Вот видишь!.. — Функе прилаживал ватерпас. — А меня на свалку отправляешь. Ты это напрасно. Мир ведь очень изменился, сама сказала, особенно в последние годы.

Весь остаток дня она думала о его словах. Последние годы… Да, если подумать, ей никогда не жилось так легко и свободно, как в эти последние годы. Нет, грешно было бы жаловаться. Силикоз, который свел в могилу Роберта, был признан профессиональным заболеванием, что приравнивалось к производственной травме. Поэтому к собственной пенсии она получала еще надбавку как вдова. В месяц это выходило более трехсот марок, и поскольку она (боже сохрани!) не пила и не курила, на одежду не тратилась (дай бог сносить то, что есть), да и в доме всего хватало: и белья, и посуды, и если она себе позволяла что-нибудь, так это чашку хорошего кофе после обеда, — поэтому она могла еще и откладывать. Правда, для кого ей копить? Для Юлии и для других внуков, если они будут? Но дело, конечно, не только в деньгах. Гораздо важнее, что она может жить спокойно, что нет теперь доносчиков, которые следили за тем, вывешен ли из окна в день рождения Гитлера флаг со свастикой, не слушает ли она передачи иностранного радио. Теперь власть не была для нее чем-то абстрактным, а связывалась в ее сознании с людьми, которых она знала. Конечно, мир сильно изменился, Функе прав. Ахим, ее единственный сын, вероятно, сказал бы то же самое. Теперь она может гордиться им, он пишет в газете, она часто видит его подпись под заметками.

С этими мыслями она и уснула. А на следующее утро проснулась со странным ощущением, будто что-то в ее жизни изменилось. Но если изменился мир, если меняется вся страна, то почему бы не Лерхеншлаг? Почему, если строится огромное шоссе: от Магдебурга через Граубрюккен в Айзенштадт, — почему не сделать ответвление на их поселок?

Достаточно только вспомнить минувшую зиму: то дождь с ледяным ветром, то метель… Потом вода в Эльбе поднялась настолько, что залила подвалы. Почва год от года все больше заболачивается. Жители поселка послали много писем — просили вымостить уже совершенно разбитую дорогу, провести канализацию, газ, водопровод, но никакого толку. По-прежнему они мучаются с углем, печками, бегают зимой через двор в холодный сортир… Мы ведь тоже люди.

Вот об этом она сейчас и думала. И решила не жаловаться больше и не сокрушаться, а действовать. Уж если их партийная организация каждый месяц собирает собрания, а не интересуется нуждами жителей, она сама возьмется за дело. И Роберт наверняка бы одобрил ее. «Это ты правильно решила, Ханночка, поднимай шум», — сказал бы он. В поселке люди его еще хорошо помнят, и она будет действовать так, как, наверное, действовал бы он сам.

Она написала несколько писем бургомистру Граубрюккена и директору комбината Дипольду: если вы даете строительству столько шлака, почему бы вам не выделить несколько тонн и для нас? Написала и в редакции нескольких газет. Писала обо всем, о чем думала в бессонные ночи: мы тоже имеем право пользоваться благами цивилизации и больше не хотим тонуть в грязи каждую осень и зиму… Теперь она часто мечтала с соседями о будущем строительстве, представляла себе Лерхеншлаг с заасфальтированными улицами и тротуарами.

Несмотря на то что зимой комбинату пришлось выдержать настоящую битву за план и в начале года он был значительно недовыполнен, в летние месяцы стало очевидным, что впервые за свое существование комбинат наконец вырвется из красных цифр и станет рентабельным. Причин успеха было много, но решающим стали два фактора: люди набирались опыта, лучше овладевали постоянно совершенствовавшейся техникой. Стоимость тонны металла существенно понизилась, и отпала необходимость государственных дотаций. Теперь руководство могло уже думать о том, какая прибыль будет получена на будущий год.