Эрик Нойч - Мир на Востоке

Ханна была незнакома с родителями невестки, считавшими ее, жену рабочего, черной костью, да и с Ульрикой у нее особо тесной дружбы не было. Вот почему она всегда забывала, что она не единственная бабушка у Юлии, хотя порой и корила себя за честолюбие и эгоизм. На сей раз она рассудила таким образом, что возьмет на душу большой грех, если будет отговаривать внучку поехать к деду, возможно и впрямь лежащему на смертном одре, и потому не настаивала на ее приезде в деревню.

После вчерашних гуляний по случаю новой дороги она проснулась позднее обычного и сразу заторопилась: нужно приготовить все необходимое к детскому празднику. В былые годы Роберт лучше всех умел их проводить. Она быстро оделась, задала курам проса и свекольной ботвы и помчалась в правление. В большом саду мужчины уже заканчивали сооружение павильонов для продажи сосисок, сахарной ваты, мороженого и прочих атрибутов детского праздника — всяких там воздушных шариков, тещиных языков, свистулек и бумажных фонариков: предполагалось, что с наступлением темноты детвора пройдет с горящими лампионами по новой дороге. Моосшвамм натягивал вокруг площадки электрические провода с разноцветными лампочками. Функе, в зубах у которого вместо привычной трубки торчали гвозди, приколачивал к одному из павильончиков расписные ставенки. Здесь же был и Воннигкайт, предвкушавший хороший торговый день и уже предлагавший на площадке свой товар. Лавочник! — презрительно подумала Ханна.

И тут ей сообщили новость…

— Не может быть! — оторопела она. — Что-то здесь не так. Разве Западный Берлин внутри нашего государства?

Ханна всегда была слаба по части географии, еще со школьной скамьи. Иное дело арифметика, но зеленые, желтые, коричневые и голубые пятна на географической карте были для нее поистине китайской грамотой. Вот и Берлин, в ее представлении, находился наполовину на территории ГДР, наполовину на территории ФРГ.

— Теперь город разделит стена, чтобы капиталистической сволочи за нее проходу не было, — сказал со знанием дела Функе, сам по профессии каменщик. — Строители спозаранку кладут там стену, а вооруженные рабочие и полицейские их охраняют. Во всяком случае, так заявило правительство по радио.

— Чем не еще одна причина для нашего праздника? — осклабился Моосшвамм.

У Ханны, однако, это известие вызвало смешанные чувства. Рабочие дружины встали на защиту республики… Неужели и Ахим там? Неужели прямо со сборов послали в Берлин?

Ее тревога еще больше усилилась, когда в полдень неожиданно появилась Халька Хёльсфарт, приехавшая якобы для того, чтобы проведать свою мать, но почему-то удрученная, рассеянная. Впрочем, возможно, это впечатление было обманчиво — просто Халькины ресницы с толстым слоем туши чуточку поплыли.

Праздник был в самом разгаре. Более полусотни ребятишек, заполнивших площадку, смеялись, горланили, играли в свои игры и все время вились вокруг бабки Штейнхауэр, пытаясь выманить у нее то сладости, то игрушку. Халькино унылое лицо сразу выделялось в веселой толпе.

— У тебя какие-то неприятности, девочка? — спросила Ханна.

— Да нет… Вот только Эрих у меня никак не выходит из головы, — ответила Халька, и в словах ее не было ни тени лжи. — Ведь это же как дважды два ясно, что он сейчас в Берлине.

Ханну прошиб холодный пот. Если Эрих в Берлине, то, стало быть, и Ахим там же. Да не просто так, а с оружием, как передавали по радио. Неужели это война? Война между немцами и немцами?!

Ханна почувствовала, как у нее подкашиваются ноги, и бессильно опустилась на скамейку. К ней тотчас подскочили Функе и Моосшвамм. И когда она призналась, отчего ей стало дурно, один из них сказал:

— Успокойся, Ханна. Никакой войны не будет.

А другой добавил:

— Для того и взяли наши парни оружие, чтоб не было войны, чтоб сохранить мир.

Восемь лет, думала Ульрика — без особых эмоций, разве что удивляясь собственной непреклонности, с какой порвала со своей семьей, — восемь лет минуло с тех пор, как я видела их в последний раз, и все по тому же поводу: отцу плохо… А что ждет ее на сей раз? С какими чувствами встретит она своих родителей, но что важнее — как встретят ее, блудную дочь? Мать прислала письмо, звучавшее точно крик о помощи, начисто лишенное — впрочем, за долгие годы Ульрика успела об этом позабыть — ехидства и укоров, читавшихся в прежних ее письмах чуть ли не в каждой строке. Более того, в этом письме ощущалась тоска по Ульрике и еще больше по Юлии, которую она знала до сих пор только по фотографиям.