Эрик Нойч - Мир на Востоке

Итак, он лежал на берегу озера и наблюдал за яхтами. Должно быть, немалое удовольствие, думал он, плыть вот так под парусами, беззвучно скользя по воде. Он был бы очень даже не против стать яхтсменом, но на практике был слишком ленив, чтобы овладеть еще и этим, тем более что парусный спорт, конечно же, требует определенных навыков, по крайней мере нескольких месяцев тренировок. Нет, как и от многого другого во времена своей молодости, он вынужден отказаться от этого, да и к тому же не обладает честолюбием здешних стареющих плейбоев, которым непременно надо зимой кататься на лыжах, а летом рулить яхтой. Даже для рыбалки он слишком тяжел на подъем, хотя, как слыхал от местных рыболовов, в камышовых бухточках клев стоит отменный.

Он лежал на дощатом лодочном причале, под которым плескалась, хлопала, нагоняла сон вода, и нежился на солнце. Вдали по озерной ряби плыл Андреас, его семнадцатилетний сын, готовившийся к поступлению в университет, а рядом, в нескольких метрах от берега, Рональд и еще один мальчик неумело орудовали веслами, пытаясь сдвинуть лодку с места. Откуда-то, вероятно из пляжной кабинки, доносился игривый голос Барбары, с которой пробовал завязать знакомство очередной донжуан.

Неожиданно Мюнц услышал за спиной шаги, показавшиеся ему знакомыми. Но даже обернуться на звук этих шагов у него не было сил.

— Ты спишь? — спросила Лисси.

— Нет, хотя близок к тому. Взял в библиотеке какой-то производственный роман, скучища редкостная…

— Тебе только что звонили. Сказали, по срочному делу. Через полчаса позвонят еще. Ты должен быть у телефона.

— А кто звонил-то?

— Из Центрального Комитета.

Вот тебе и яхты! Придется тащиться в административный корпус, ждать звонка.

Точно в условленное время зазвонил телефон.

— Пакуй чемодан, Маттиас, — произнес голос на другом конце провода. — Кончился твой отпуск. За тобой уже послана машина, скоро будет.

Потом, уже в полночь, когда он вскрыл запечатанный сургучом конверт, он все понял… Понял и подивился той четкости, с какой была спланирована вся операция, учтена каждая мелочь. Кто знает, какие могли бы быть последствия, не прояви ответственные за операцию люди такой скрупулезности…

Но все это было потом, а пока же Мюнц испытывал досаду, что по чьей-то бюрократической милости его отпуск прерван. Только он почувствовал блаженство (которое было бы полным, когда бы не эти шумные киношники с их зычными, хорошо поставленными голосами) от абсолютного покоя, долгожданного ничегонеделания под ласковым солнцем и среди аромата сосен, как на тебе… Хотя с первого же дня своего членства в партии он был готов ко всему, тем не менее сейчас он полагал, что речь идет о каком-то очередном мероприятии. Во всяком случае, тот человек, что звонил по телефону, не сказал ничего определенного. Сам он не в курсе дела, сообщил он, знает только, что для Маттиаса лежит пакет, который нужно получить лично, под расписку. Разве не было уже одно это явным идиотизмом? Что бы ни оказалось в том пакете, какая бы важная ни содержалась там весть, не разумнее ли было бы отвезти ему пакет, чем везти его к пакету?..

Миновав Потсдам, они поехали через Тельтов и Шёнефельд, по дороге, огибающей Западный Берлин. На одном перекрестке они надолго застряли, пропуская длиннющую колонну военных машин. У Маттиаса это не вызвало никакого раздражения. В конце концов, не он торопится получить пакет, а ему торопятся вручить его. Ничего, подождут… Пусть и у солдатиков будет передышка, тем более что они ее заслужили: уже вторую неделю идут летние маневры. Через опущенное окно Мюнц помахал проезжавшему бронетранспортеру.

Помимо всего прочего, он с тоской думал о жаре, стоявшей сейчас в Берлине: если уж на озере, где с водной глади дул освежающий ветерок, было сущее пекло, то что говорить про раскаленный город? Смущала Мюнца и перспектива безрадостного вечера в опустевшей квартире. Что он, что Лисси, хоть и прожили в Берлине уже два года, чувствовали себя чужими в этом городе, никак не могли сродниться с ним. Он казался им, привыкшим к провинции с ее простыми нравами, каким-то амбициозным, холодным. Угнетающе действовали бесчисленные развалины, вымирающие по вечерам улицы… А может, дело вовсе не в городе как таковом, а в его жителях? Во всяком случае, по сей день ни с кем из берлинцев их не связывала тесная дружба, но что хуже — никто ее, по-видимому, и не искал. От таких же, как они, приезжих, они слышали те же сетования. Но почему бы им самим не образовать свой круг? Для Мюнца это было загадкой. Все их с Лисси попытки сколотить вокруг себя компанию из новоиспеченных берлинцев кончились ничем. Казалось, все они жили по некоему неписаному закону: на работе друг от друга никаких секретов (служебных, понятно), после работы же, то есть после пяти, когда запирались сейфы и опечатывались комнаты, — ты меня не знаешь, я тебя не знаю. Насколько все иначе было в Галле, в бытность его главным редактором «Вархайт»! Независимо от постов и должностей никто не чурался друг друга, дня не проходило, чтобы Мюнц не встретился за пределами кабинета с кем-нибудь из своих друзей — с Францем Бюргманом, первым секретарем, с заведующим экономическим отделом, с директором местного театра, с Вилли — начальником народной полиции округа и Вилли — художником, с Юргеном и Вольфгангом — игроками национальной сборной по футболу. С одними Мюнц ходил на охоту, с другими беседовал о литературе и искусстве, с третьими сидел в пивной и играл в скат…