Эрик Нойч - Мир на Востоке

— Детка, ты простудишься. Из жары в холод — это ведь самое опасное… Долго ли заболеть?

Макс Зибенлен тем временем складывал свои инструменты. Он посмотрел на Ханну уже немного помутневшими от пшеничной водки глазами.

— Ну что, мать, кончили дело, а? Остальное пусть молодые. Я пойду, спать лягу. А Мюнца ты с тех пор больше не видела?..

Ханна все же решила навестить Лизхен Битткау и попросила у Эриха для своей подружки кастрюльку колбасного супа и одну небольшую колбаску. Здесь она была не нужна. Вопрос Зибенлена напомнил ей о встрече с Мюнцем.

…Это было весной, когда она зашла к Зибенлену спросить, не возьмет ли он ее козу. Вдруг, как по волшебству, перед нею возник Мюнц. Его она уж никак не ожидала увидеть.

— Ну как поживаешь, Ханна?

— А ты? Давно бы мог нас навестить.

Он стал оправдываться. Но Ханна и сама знала, что он сидит в правительстве и что у него есть дела поважнее, чем в их поселке чаи гонять. И все-таки она не смогла смолчать и стала выкладывать ему все, что наболело, и прежде всего — про дорогу: куда только она письма ни посылала, но ответа ни разу не получила. А в одной газете ее и вовсе на смех подняли.

Мюнц задумчиво смотрел на нее, а потом улыбнулся, показав желтые, прокуренные зубы.

— Ты, мать, главное, не сдавайся. Действуй! — И добавил: — Знаешь, столько лет мы не виделись, а ты вроде даже помолодела. Смелая стала. Так давай борись за свою дорогу…

Уже сгустились сумерки, когда она вместе с Юлией вернулась домой от Лизхен Битткау. Повсюду: и в доме, и во дворе — горел свет. Люттер так, слава богу, и не появился. Зато к вечеру приехал директор комбината из Айзенштадта Фриц Дипольд. Он привез самые невероятные известия.

Все сидели на кухне. Мужчины то и дело прикладывались к спиртному и, конечно, отдавали должное свинине. Больше других усердствовал молодой солдат, и хотя Ульрика прекрасно понимала, что он давно не видел домашней еды, особенно такой вкусной, и что в восемнадцать лет никто на аппетит не жалуется, она все же поражалась тому, сколько в него вмещается. Сама она пила вино и очень скоро почувствовала, что у нее начала кружиться голова. Халька же явно отдавала предпочтение более крепким напиткам. Они уже потеряли счет откупоренным бутылкам, кончалось и пиво, которое Эрих прямо в бочонке привез с пивоварни. Фрау Борски тихонько сидела в уголке и, прикрыв глаза, отдыхала после тяжелого дня. Но когда ее дочка заявила, что умирает от жары, сейчас вот снимет платье и спляшет на столе, она, разом стряхнув с себя дремоту, возмущенно закричала:

— Халька! Как тебе не стыдно! В кого ты превратилась?!

Функе хотел ее успокоить, крикнул что-то, но только подлил масла в огонь.

Тут уже и Ханна не выдержала:

— Я вас сейчас всех выставлю, если вы мой дом хотите в свинарник превратить. А ты, Функе, до того нагрузился, что, видать, последний ум потерял.

Фриц Дипольд уже поглядывал на часы, поджидая шофера, навещавшего родственников, живших неподалеку.

— Если хотите, могу захватить вас с малышкой в Айзенштадт, — предложил он Ульрике.

Он приехал потому, что не хотел обидеть Хёльсфарта, одного из лучших рабочих комбината. Была и другая причина, по которой он хотел попасть в Лерхеншлаг, — надо было поговорить с Ханной. Она прислала ему письмо, и, хотя это было уже давно, он только теперь мог дать ей ответ.

— У меня для вас радостное известие. Дело немножко затянулось, но мы все-таки решили ваш вопрос положительно. И как только сойдут морозы, можно будет начать у вас строительство дороги.

Вот теперь и для нее наконец наступил праздник. Она даже была рада, что Ахим и братья Хёльсфарты засиделись у нее за полночь, уже после того, как уехали Ульрика с Юлией, а фрау Борски увела сильно нагрузившуюся дочку.

Такого грохота не знал этот тихий, сонный поселок, тишину которого нарушали только крики петухов да пение птиц. Когда тяжелые самосвалы начали сгружать шлак и песок для будущей дороги, дрожали оконные стекла, даже стены. Хотя жители Лерхеншлага еще зимой узнали, что скоро начнется строительство, они не верили, пока и впрямь не появились строители со своей техникой.

Потом прибыли и первые вагончики, в не оттаявшую до конца землю вгрызались пневматические молотки.

Хуже всех пришлось Моосшвамму, потому что его дом стоял на перекрестке и шлак сгружали прямо у него под окнами. Они с женой, чтобы услышать друг друга, должны были орать во всю глотку. Теперь, встречая Ханну, он бросал на нее такие сердитые взгляды и так скрежетал зубами, словно именно она виновата во всех неудобствах, которые им приходилось терпеть.