Миклош Дярфаш - Был однажды такой театр

— Скажи, а Жаклин Норе действительно такая красивая, как в фильмах?

— Да, но сейчас не о том речь, Катика. Шани Лукс, когда мы ехали из аэропорта в город, спросил: мол, а что, если бы ты сыграл Ракоци?

— С Норе?

— Да.

— Ух ты!

— И меня тоже в жар бросило от такой идеи. Только представь: месяц съемок дома и два — в Париже.

У меня сжимается сердце — просто не вздохнуть. Я быстро цепляюсь за книжную полку.

— Ну разве не великолепно, Катика?

— Конечно, просто сенсационно, — отвечаю я, переводя дух.

— Разумеется, это вовсе не точно и существует пока только как идея. Шани Лукс сказал, что вообще-то предполагал на эту роль вовсе не меня, а Бакони, у которого голова просто вылитый Ракоци. Обо мне он подумал, только когда услышал, как я говорю по-французски.

— Скажи, а Жаклин Норе уже знает об этом?

— Да. Шани Лукс говорил об этом при ней.

— Ну и?

— У Норе нет против меня возражений. Мало того, Клод Пере нашел, что моя внешность полностью соответствует описанию, которое дал внешности Ракоци Сен-Симон.

— Кто это, Сен-Симон?

— Французский писатель.

— Он автор сценария?

Хохот в телефонной трубке, потом упоенное восклицание Лаци:

— Я тебя обожаю! Ты неподражаема, Катика! Я влюблен в твое невежество. Сен-Симон — сценарист! У меня сердце разорвется от блаженства… — гремит мне в ухо телефонная трубка.

Я молчу. Мне не по себе. Лаци смеется так раскованно, что я умолкаю. В телефонной трубке тоже тишина. Нас связывает только безмолвие. Я чувствую: Лаци пожалел о своих словах, потому и молчит. Внезапно на меня обрушивается новое чувство: начинаю жалеть Лаци. Я уже почти нарушила молчание, когда телефонная трубка вновь наполнилась его голосом:

— Алло, дорогая, ты слышишь меня?

— Слышу.

— Сен-Симон жил в семнадцатом-восемнадцатом веке, когда королем был Людовик XVI, знаешь, придворным комедиографом которого был Мольер. Поняла?

— Поняла, — отвечаю я, и в моем голосе уже нет обиды, я даже чувствую благодарность за объяснение.

— Значит, все в порядке, — вздыхает с облегчением Лаци. — Скажи, обед будет вкусный?

— Очень вкусный. Тетя Мария по случаю премьеры приготовила исключительно легкие блюда.

— Превосходно! Очень кстати. Я привезу к обеду Жаклин.

— Жаклин Норе?

— Да. Оператор пообедает с Шани Луксом и переводчиком, а Жаклин с нами. Я уже с ними обо всем договорился.

— Но…

— Что? Что-то не так?

— Нет. Только…

— Только?

— Так неожиданно… и… и сегодня…

— Знаю, дорогая, сегодня у тебя премьера. Общество Жаклин непременно пойдет тебе на пользу, она тебя ободрит. К тому же к трем часам ей уже надо быть на киностудии.

— Меня смущает, что я не смогу с ней разговаривать, — признаюсь я униженно.

— Глупышка! Ведь у тебя будет действительно прекрасный переводчик. Понимаешь, мне сейчас нужно использовать эту возможность. Мне хотелось бы, чтобы мы с нею подружились, ты наверняка ей очень понравишься. Если я получу эту роль, мы все лето проведем в Париже. Стало быть…

— Стало быть?

— Стало быть, через полчаса я дома с Жаклин. Все в порядке, сердце мое?

— Все в порядке, — улыбаюсь я в телефонную трубку.

Мы все трое в панике, суетимся, не знаем, за что хвататься. Мария поднимает крышки, проводя смотр блюдам, я разматываю на террасе красно-белую парусину: сегодня солнечный день, мы будем обедать на свежем воздухе. Марика одно за другим примеряет платья, время от времени смахивая со стола и разбивая тарелки. Мария только руками разводит и вскрикивает; один лишь сад полон покоя, спокойно и светло красуется он желтыми, красными и голубыми тонами, в оправе бассейна бесстрастно блестит драгоценный камень воды, лентяйничают недавно покрашенные садовые стулья. Лаци прав, волнения мне явно на пользу, я чувствую себя уже бодрее. Какой день! Сейчас мы обедаем с Жаклин Норе, а вечером я играю первую в жизни главную роль.

Я кидаю на стол глубокую тарелку. Бегу за энциклопедией. Листаю. Сен-Симон… «Французский мемуарист, военный, затем придворный…» Так начинается глава о нем. Почему у меня так сильно бьется сердце? Что это? Я слышу смех. «Представьте, Жаклин, моя маленькая телка решила, что сценарий написал Сен-Симон…» Они смеются. Сначала смеется только она, красивая белокурая актриса, потом оператор, потом Лукс, потом… я фантазирую дальше: вечер, семь часов десять минут, раскрывается занавес, пустая сцена, после короткой паузы я медленно, задумчиво выхожу из средней двери… и в зале начинают смеяться. Я боюсь, Дюрика, страшно боюсь.