Миклош Дярфаш - Был однажды такой театр

Девочка совершенно растерялась от неожиданности. Ее тоже поразила эта случайная встреча. И, кроме того, смутила пестрота Дюлиного костюма. Дюла в свою очередь никак не мог оправиться от потрясения.

— В Уйсегед идете? — кое-как выговорил он наконец.

— Да, — девочка опустила ресницы.

— А я как раз оттуда. — Дюла попытался улыбнуться.

— Я к бабушке иду. — Девочка шевельнулась, словно прося дать ей дорогу.

— А сами вы не из Сегеда?

— Из Сегеда.

— Я потому спрашиваю, что вы не по-сегедски говорите.

— Меня мама отучила. А вот папа, тот по-сегедски говорит, совсем как крестьяне, — прошептала девочка.

— А я в Задунайском крае родился. И матушка оттуда родом… В Алфёльд мы позже переехали, я уже в школу ходил… Так и не смог привыкнуть…

— Вот как… — Девочка потихоньку обошла Дюлу и двинулась к Уйсегеду.

Дюла на мгновение растерялся, но тишина и одиночество придали ему храбрости, он догнал девочку и пристроился рядом.

— Я провожу вас на ту сторону.

Девочка ничего не ответила.

— Красивая у вас сестренка, — Дюла сделал еще одну отчаянную попытку завязать разговор.

— Откуда вы знаете?

— Я же видел ее тогда, на качелях. Хорошенькая, беленькая такая… А глаза — темно-карие.

— Как вы все запомнили…

— Ну а как же.

— Она хорошая девочка. Послушная. — Разговор постепенно сходил на нет.

— Я так и подумал. Это сразу видно, — медленно проговорил Дюла, лихорадочно соображая, что бы еще сказать, и чувствуя в голове ужасающую пустоту. Девочка разговора не поддержала, они брели по мосту в полном безмолвии. Тишина растягивалась, как паутина, опутывая их все больше и больше. Стук девочкиных каблучков звучал насмешкой, хорошо еще, что теннисные туфли бесшумны. Вниз по течению плыли длинные плоты. Дюла подумал, не поговорить ли о плотах. Но что о них скажешь? И кому какое дело до плотов? Молчание тяготило его, он уже подумывал, не отстать ли потихоньку от девочки и больше не видеть ее никогда. Но тут ему пришло в голову, что не худо бы представиться — вдруг да поможет делу.

— Меня зовут Дюла Торш, — он повернулся к девочке, — я работаю в театре.

— Вот как…

— А вас как зовут, нельзя ли узнать?

— Нельзя…

— Хотя бы имя…

— Аннушка, — неожиданно вырвалось у нее.

Дюла обомлел, словно ему вдруг взяли и подарили весь Сегед разом. Он никак не мог поверить, что она вот так, запросто, сказала ему свое прекрасное имя. Это неземное создание, эта фея с розовым зонтиком подарила ему свое имя. Значит, Аннушка.

— Вы в каком спектакле играете? — Вопрос вернул Дюлу из заоблачных далей на землю.

— Я?

— Вы.

— Пока ни в каком, — признался он.

— Почему?

— Потому что я…

— Вы, наверное, не актер? — девочка скривила губки.

До сих пор Дюла никогда и никому не лгал, за исключением отца. Но это было совсем другое дело. Отца он ненавидел, потому и лгал — из хитрости, из страха, из мести. И вот теперь он вдруг понял, что ему необходимо солгать, на этот раз по совершенно иной причине. В глазах девочки светилось любопытство. Дюла боялся встретиться с ней взглядом. Секунду-другую он собирался с духом и в конце концов выговорил:

— Почему не актер… Аннушка? Актер.

И тут же почувствовал себя так, словно запачкал ее прекрасное, чистое имя. Не успел произнести, как уже заляпал грязью. Дюле стало ужасно стыдно, но идти на попятный было поздно.

— Я актер, но в спектаклях пока не участвую. Я учусь.

— Вот как.

— Скоро мне дадут роль, и тогда вы увидите…

Мост остался позади. Девочка остановилась.

— Дальше не ходите, — голос ее прозвучал неожиданно сухо, по-взрослому, — дальше я с вами не пойду… — И поспешила вперед.

Дюла остановился, не смея ослушаться. Усевшись на траве у обочины, он принялся размышлять над собственной ложью. Почему, скажите на милость, он соврал? Почему не признался, что работает столяром? Разве можно было обманывать ту, которой он мысленно успел поведать всю свою жизнь, рассказать решительно обо всем, даже о пощечине, полученной на глазах друзей, и о красной женщине, удалившейся вместе с отцом?

С каждой минутой в нем крепло решение дождаться Аннушку и сказать ей все как есть. На этом он успокоился, сорвал длинную травинку и принялся жевать ее, повторяя про себя на разные лады имя Аннушка. Отныне оно принадлежало ему, он мог играть с ним, пробовать его на вкус. Потом он выплюнул травинку и вернулся к действительности. Перед глазами встало нежное личико, ставшее внезапно таким замкнутым и неприступным, в ушах прозвучали брошенные напоследок слова. Дюла растерялся, его охватила досада. Дурак он был, что послушался. Надо было ответить. Нечего давать себя в обиду. Самолюбие робко шевельнулось в нем и тут же сменилось приступом раскаяния. Он снова почувствовал, что недостоин этой девочки. Он должен быть счастлив уже оттого, что она была с ним так мила и… И там, на мосту, сказала ему свое имя. Дюла оглянулся. Теперь к тому самому месту приближался зеленщик со своей тележкой. Солнце светило вовсю. Дюла ясно видел щетинистое лицо над горкой овощей. Под мостом промелькнули три плота, мужики ловко орудовали шестами. До чего же глупыми и чужими были все эти люди на мосту и под мостом, ничего не знавшие о Дюлином счастье!