Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

– Обошла стороной? – Слышно, как за уходящими игроками закрывается дверь. – Да она меня обкорнала подчистую!

– Да ладно, прибыль от ртути спасет вас от мора и глада, ага? Рискованную вы заняли позицию с продажей, господин де З., но пока что настоятель дал вам поблажку. Хотя за последние два ящика могут еще дать хорошую цену. А если б ящиков было не восемь, а целых восемь десятков…

– Такое количество товара… – От выпитого в голове у Якоба туман. – Запрещено правилами Компании о частной торговле…

– Правила всегда можно чуточку подвинуть. Дерево, которое гнется, переживет самую свирепую бурю, верно я говорю?

– Красивая метафора, но сути дела это не меняет.

Гроте заново расставляет на полке бесценные стеклянные бутыли.

– Пятьсот процентов прибыли у вас вышло. Пойдут слухи, и через два торговых сезона китайцы наводнят рынок. Помощник управляющего ван К. и капитан Лейси оба имеют капиталец в Батавии, а они не те люди, что скажут: «Ах боже мой, нельзя, никак нельзя, правила разрешают всего лишь восемь ящиков». Да и сам управляющий…

– Господин Ворстенбос приехал искоренять злоупотребления, а не множить их самому.

– Господин Ворстенбос понес такие же потери в связи с войной, как и все прочие.

– Господин Ворстенбос – порядочный человек, он не станет наживаться за счет Компании.

– Каждый человек самый что ни на есть порядочный – в своих собственных глазах. – Круглое лицо Гроте в полутьме похоже на бронзовый диск. – Не благими намерениями вымощена дорога в ад, а самооправданиями! Кстати, о порядочных людях – чему на самом деле мы обязаны приятностью вашего общества нынче ночью?

Стражники на улице отбивают время своими деревянными сандалиями.

«Я слишком пьян, – думает Якоб. – Хитрить не получится».

– Хотел поговорить насчет двух деликатных дел.

– На моих устах печать, клянусь далекой могилкой папаши!

– По правде сказать, управляющий подозревает, что происходят хищения…

– Святые угодники! Быть того не может, господин де З.! Хищения? Здесь, на Дэдзиме?

– …И связано это с неким поставщиком продовольствия, который каждое утро навещает вашу кухню…

– Господин де З., ко мне на кухню по утрам заглядывают несколько разных поставщиков.

– …А уходит он с такой же набитой сумкой, как и пришел.

– Я рад, что могу разъяснить это недоразумение, ага? Передайте господину управляющему, что ответ простой: луковицы. Да-да, луковицы. Гнилые, вонючие луковицы. Этот поставщик – самый гнусный мошенник. Всякий день пытается меня провести. Бывают такие мерзавцы, сколько им ни повторяй: «Прочь, бесстыжий плут!» – не слушают, что ты будешь делать.

В жаркой, насквозь просоленной ночи далеко разносятся голоса рыбаков.

«Я все-таки не настолько пьян, – думает Якоб, – чтобы не распознать откровенное хамство».

– Что ж… – Секретарь встает. – Более нет необходимости докучать вам.

– Нет необходимости? – подозрительно переспрашивает Ари Гроте. – Ну да, нету.

– Совершенно верно. Завтра снова тяжелый день, так что на этом позвольте откланяться.

Гроте хмурит лоб.

– Господин де З., вы вроде бы сказали, два деликатных дела?

– После вашей истории о луковицах… – Якоб пригибается, проходя под низко нависшей балкой, – второе дело я буду обсуждать с господином Герритсзоном. Поговорю с ним завтра, на трезвую голову. Боюсь, известие его не обрадует.

Гроте загораживает дверь.

– И чего же касается это известие?

– Ваших игральных карт, господин Гроте. Тридцать шесть партий в карнифель, из них вы сдавали двенадцать раз, а из этих двенадцати десять выиграли. Невероятный итог! Может, Барт с Остом и не заметили бы колоду карт, зачатую в грехе, но уж Туми и Герритсзон углядели бы точно. Стало быть, эту старинную уловку я исключил. За спиной у нас не было зеркала. Не было и слуг, чтобы подавать вам условные знаки… Я был в недоумении.

– Экий вы подозрительный, – холодно роняет Гроте, – для богобоязненного юноши.

– Все бухгалтеры подозрительны, господин Гроте. Работа такая. В недоумении, чем объяснить ваш успех, я наконец заметил, как вы, сдавая, поглаживаете карты по верхнему краю. Попробовал сделать то же самое и ощутил пальцами крохотные щербинки, словно бы зарубки. Валеты, семерки, дамы и короли были помечены зарубками, ближе или дальше от уголка, в зависимости от достоинства карты. Загрубевшие, мозолистые руки моряка или плотника остались бы к ним нечувствительными, а вот руки повара или писаря – дело другое.