Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

Он доедает яблоко вместе с сердцевинкой и сплевывает зернышки, подставив тыльную сторону ладони.

«Я просто хочу с ней поговорить, – уверяет себя Якоб, – узнать ее чуть лучше».

Он снимает с шеи ключ на цепочке, отпирает сундук.

«Дружба между мужчиной и женщиной возможна; вот как у нас с сестрой».

Предприимчивая муха жужжит над мочой в ночном горшке.

Якоб разгребает вещи в сундуке, почти до Псалтири, и находит книгу в тяжелом переплете. Отстегнув ремешки, разглядывает первую страницу чарующей сонаты.

Нотные знаки свисают виноградными гроздьями.

Для Якоба умение читать музыку с листа ограничивается сборником гимнов.

«Может быть, сегодня у меня получится заново навести мосты к доктору Маринусу…»

Якоб отправляется на короткую прогулку по Дэдзиме – здесь все прогулки короткие, – на ходу продумывая свой план и оттачивая заготовленные фразы. На крыше Садового дома сварливо галдят чайки и вороны.

В саду отцветают кремовые розы и алые лилии.

У Сухопутных ворот собрались поставщики с очередной партией хлеба.

На площади Флага, на ступенях Дозорной башни сидит Петер Фишер.

– Де Зут! – окликает он. – Утром час потеряешь, потом весь день ищи – не найдешь!

В окне второго этажа нынешняя «жена» ван Клефа расчесывает волосы.

Она улыбается Якобу. Рядом появляется Мельхиор ван Клеф; грудь у него волосатая, как у медведя.

– Ибо сказано, – кричит он на всю улицу, – не обмакивай перо свое в чернильницу ближнего своего!

И задвигает сёдзи , не дав Якобу времени заверить его в своей невиновности.

Около Гильдии переводчиков сидят в теньке носильщики паланкина. Пристроились на корточках и провожают глазами рыжего иностранца.

Сидящий на Морской Стене Уильям Питт любуется облаками, похожими на китовые ребра.

Когда Якоб проходит мимо кухни, Ари Гроте говорит:

– Вы, господин де Зут, в этой плетеной шляпе похожи на китайца. А вы подумали насчет…

– Нет, – говорит писарь, не останавливаясь.

Комендант Косуги кивает Якобу, стоя возле своего домика на улице Морской Стены.

Иво Ост и Вейбо Герритсзон молча перебрасываются мячом.

– Гав-гав! – кричит кто-то из них, когда Якоб проходит мимо; тот делает вид, что не слышал.

Под сосной курят трубку Кон Туми и Понке Ауэханд.

– В столице какой-то важный начальник помер, – шмыгает носом Ауэханд. – Так на два дня музыку запретили и молотком стучать нельзя. Работа встала, не только у нас, а во всей империи. Ван Клеф клянется, что это нарочно подстроено, дабы пакгауз Лели подольше не восстанавливали и мы спешили бы продать товары за любую цену…

«Никакой план я не продумываю, – признается сам себе Якоб. – Просто трушу…»

Доктор Маринус растянулся на операционном столе и с закрытыми глазами напевает про себя какую-то барочную мелодию.

Элатту с почти женской бережностью расчесывает ему бакенбарды, умащивая их душистым маслом.

От миски с горячей водой поднимается пар; свет дрожит на бритвенном лезвии.

На полу тукан клюет бобовые зерна с оловянного блюдечка.

В глиняной миске горкой лежат словно запотевшие темно-синие сливы.

Элатту вполголоса на малайском наречии объявляет о приходе Якоба.

Маринус недовольно приоткрывает один глаз.

– Что?

– Я хотел бы с вами побеседовать об… одном деле.

– Элатту, продолжай бритье. Ну беседуйте, Домбуржец.

– Мне, доктор, удобнее было бы конфиденциально…

– Элатту и есть «конфиденциально». В нашей маленькой Шангри-Ла его знания в области анатомии и патологии уступают разве только моим. Или это вы тукану не доверяете?

– В таком случае… – Делать нечего, придется положиться на молчание не только Маринуса, но и его слуги. – Меня заинтересовал кое-кто из ваших учеников…

– А какое вам дело… – доктор открывает второй глаз, – до барышни Аибагавы?

– Ровным счетом никакого. Я просто… хотел бы с нею поговорить.

– Тогда почему вы вместо этого со мной здесь разговариваете?

– …Хотел бы поговорить не на глазах у десятка соглядатаев.

– Ага-а. То есть вы желаете, чтобы я устроил вам тайную встречу?

– Это выражение, доктор, слишком отдает интригой, а я бы ни в коей мере не хотел…

– Мой ответ: никогда. Причина первая: барышня Аибагава не какая-нибудь наемная Ева, чтобы успокаивать Адамов, у которых кое-где зачесалось. Она – дочь благородного человека. Причина вторая: даже будь такая возможность, чтобы барышня Аибагава осталась на Дэдзиме временной женой, – а такой возможности, повторяю, нет…